Измена. Ты нас променял - Оксана Барских Страница 13

маму и самого Давида, и мы вместе с ней убедим его, что твой уход – это лучшее, что случалось с ним в жизни. Так что приезжай и забирай свои манатки из дома. Так уж и быть, в честь нашего родства я не стану кромсать ножницами твои вещички и позволю забрать их, не зверь же я. Кстати, родакам своим сама сообщи. Не хочу при следующих семейных посиделках всё объяснять им. Своей мамке я сказала, так что твоим она уже наверняка сообщила. Жди звонка, лохушка. Чао.

Как только я прослушала ее голосовое, то впала в ступор. О какой такой биологической матери только что сказала Ольга? Неужели я просто ослышалась? Я снова воспроизвела аудио, но всё было по-прежнему.

Биологическая мать… Но разве он не сирота? Давид всегда говорил, что его родители умерли. Неужели не только его клятвы в церкви – ложь, но и вся его жизнь шита белыми нитками, а я как дура все эти годы верила в то, что он говорил мне. Вешал лапшу на уши. Я будто оказалось в каком-то гребаном телешоу, не имея возможности выбраться из замкнутого со всех сторон короба.

Не успела я обдумать вываленное на меня грязное белье, как снова зазвонил телефон. На этот раз не Жанна Игнатьевна, а моя мама, чей голос я не слышала уже месяц, с прошлого семейного застолья.

Глава 10

Звонок матери застал меня врасплох. Я долго вертела телефон в руках, решая, стоит ли отвечать.

С мамой у меня сложились довольно прохладные отношения. С тех пор, как она вышла замуж, то есть с того момента, когда я была маленькая, все свое внимание она уделяла новоиспеченному мужу, на которого практически молилась, а затем двум рожденным в новом браке сыновьям, с которых сдувала пылинки. Им всегда доставалось самое лучшее, покупались новые вещи, их хотелки исполнялись, а вот я была словно золушкой, имеющая вместо двух сестер и мачехи – двух братьев и отчима.

Впрочем, очень многие соседи и правда думали, что моя мама – это моя мачеха, настолько сильно разнилось ее поведение в отношении братьев и меня. В то время, как они могли беспрепятственно играть и гулять, меня с самого детства, лет с десяти, приучали за всеми убирать, готовить кушать и стирать вещи. К тринадцати годам, когда у нас появилась стиралка-автомат, я, наконец, выдохнула, однако свободного времени у меня так и не появилось. Готовить на целую ораву из трех мужиков и работающей как вол матери оказалось той еще проблемой, поскольку они ели как не в себя. Несмотря на то, что я была единственной дочерью, мне никогда не покупали новых вещей, мама постоянно находила и брала старье то у соседей, то у подруг, то у коллег. Даже на выпускной выцыганила старое изношенное платье от дочери какой-то знакомой. Такого стыда, как на вечере в честь окончания школы, я в жизни не испытывала никогда.

В то время как остальные девочки хвастались обновками, которые им купили родители, гаджетами, подаренными в честь выпускного, я стыдливо подпирала стену за колонной и украдкой наблюдала за той жизнью, которую всегда хотела иметь.

– Смотрите, жаба к нам на праздник заявилась, – захихикала в середине вечера одна из одноклассниц со стороны танцпола, отметив болотный цвет моего платья.

– Авдеев, а слабо ее поцеловать? – сразу же подхватил ее кавалер, обратившись к другу, который вел в танце самую красивую девчонку школы, Полину Боярову.

Я никогда и никому не говорила, что была влюблена в Авдеева, но каким-то образом об этом знала вся школа.

– Я бы, Ваня, с радостью, – вдруг сказал он тогда, но мой вздох был напрасным, – но в красивую принцессу жаба не превратится.

Все расхохотались и стали квакать, глядя на меня. Не выдержав позора, я не стала оставаться до самого конца встречать со всеми рассвет, но и домой не пришла. Появилась там только ближе к полудню, а никто даже не хватился меня. Братья и отчим спали, а мать сонно помешивала кашу. Лишь недовольно подметила, что из-за меня готовить пришлось ей, и чтобы больше я не отлучалась так надолго. Это и была вся ее реакция.

Тем летом мне исполнилось восемнадцать, я прошла на бюджет, однако в университет так и не поступила. Несколько недель я пролежала в психбольнице, а когда вышла, жизнь моя уже не была прежней. Жить в одном доме с матерью, которая закрывает глаза на очевидное, и отчимом, который вдруг решил, что имеет на меня все права, было невозможно, и я просто сбежала, более не желая иметь с ними ничего общего.

С того дня мать отказалась помогать мне, если я не буду прислуживать им, а я больше не могла жить с ними. Не после того, как отчим приставал ко мне, а когда я написала заявление в полицию, меня запихнули в психушку. Не без легкой руки матери, за что я не могу простить ее даже сейчас.

Когда наш с Давидом бизнес пошел в гору, мать попыталась наладить общение, но я уже не горела желанием, помня все те обиды, которые она мне причинила.

Возможно, если бы не Ольга, я вовсе бы не общалась с семьей. Только из-за двоюродной сестры я появлялась на регулярных семейных застольях, которые проводились строго один раз в месяц. Изначально эту традицию придумала сама Ольга, а теперь даже в этом я видела какое-то двойное дно, словно она преследовала какие-то только ей ведомые цели.

– Что тебе нужно? – ответила я, когда звонок не прекратился, а пошел на третий виток.

Мать могла быть настойчивой, когда сильно этого хотела.

– А где “давно не слышала тебя, мама”?

Я не видела ее лица, но будто наяву представила, как она вздернула бровь и закатила глаза, выказывая свое отношение к моей холодности. Отчего-то она считала себя вправе так себя со мной вести. Никогда не признавала, что относилась ко мне, как к приемной дочери, а каждый раз, когда я тыкала ее носом в прошлое, говорила, что всё это я себе придумала в силу эгоистичности.

– Ближе к делу. Ты ведь не просто так звонишь. Что на этот раз? У Тимофея травма ноги от занятий футболом? У Артема простуда, да такая сильная, что здоровый лоб лежит на твоем диване и чуть ли не помирает, а у тебя нет денег на лекарства? М? Или твой