Без памяти во лжи - Настя Петухова Страница 13

Каждая из них мечтает оказаться на моём месте.

Они видят в нём короля, бога этого вечера, и мне даже кажется, что я слышу их мысли: как ей повезло, какая она счастливица! Но они не видят того, что вижу я. Или видят, но притворяются слепыми, потому что им это удобно.

В его прикосновениях нет любви — нет того тепла, что должно быть между мужем и женой. Это власть, холодная и расчётливая, как каждый его шаг.

Веро́ника была права — я для него никто. Просто собственность, вещь, которую он держит при себе, пока она ему нужна, пока он не решит, что с ней делать дальше или как избавиться...

— Улыбайся, — шепчет на ухо. Его дыхание касается моей кожи, горячее, с лёгким запахом виски. Оно вызывает мурашки, но не от удовольствия — от напряжения, что натягивает мои нервы, как струны. — Все смотрят, Селена.

Непроизвольно я повинуюсь и растягиваю губы в улыбке, чувствуя, как она тянет кожу... как фальшь этой маски давит на меня.

Внутри всё кричит, буквально рвётся наружу:

Если я настоящая Селена, то получается, такой была моя жизнь?

Стоять здесь, бесправной куклой в руках этого монстра, притворяться счастливой, пока он одной рукой обнимает меня, а другой гладит свою любовницу?!

Я смотрю на него и вдруг понимаю, что не хочу всего этого. Не хочу быть частью его мира, его игры, его лжи.

Не хочу быть той, кем он меня считает — трофеем, тенью, пустой оболочкой без души и сердца. Потому что я живая! У меня есть эмоции, есть сердце, есть гордость, в конце концов!

— Тебе весело? — спрашиваю тихо, стараясь, чтобы голос звучал ровно, хотя всё дрожит от смеси гнева и боли.

Он переводит на меня взгляд, слегка прищурившись. В его серых глазах мелькает тень раздражения — острая, как лезвие. Муж явно недоволен моим вопросом или же тем, что я вообще посмела открыть рот в присутствии других людей.

— А тебе? — парирует в ответ. Его тон сухой, с лёгкой насмешкой, даже издёвкой. — Ты же любишь такие вечера. Или это ты тоже забыла?

— Может, и забыла, — отвечаю, глядя ему прямо в глаза, пока в груди загорается что-то упрямое, горячее. — А может, никогда не любила.

Арес ядовито усмехается, отчего у меня мороз пробегает по коже и волоски на теле встают дыбом.

— Играешь дальше, да? Хорошо, Селена. Играй. Но не забывай, кто здесь главный.

Его рука сжимает мою талию сильнее, пальцы впиваются в кожу, и я стискиваю зубы, чтобы не отшатнуться, не показать, как это больно — не только физически, но и где-то глубже, там, где вместо любви и симпатии к этому мужчине, копится моя ярость.

Никто не обращает внимания на наш напряжённый диалог, люди вокруг продолжают общаться и веселиться. Их голоса сливаются в гул, смех звенит, как стекло, бокалы поднимаются в тостах...

Хмыкнув, Арес возвращается к разговору, игнорируя мою разрастающуюся бурю. Вот так просто вычёркивает меня, будто я лишь приложение, которому нельзя ни говорить, ни чувствовать.

Я остаюсь наедине со своими мыслями, и меня вновь терзяют вопросы.

Если я настоящая Селена, как я дошла до этого?

Как позволила себе стать такой — пустой оболочкой в руках жестокого человека, что смотрит на меня как на куклу, а не как на живую женщину?

А если я не она... то, кто я?

Почему я здесь, в этом аду изо лжи и притворства?

Почему?!

Пока мучусь в поисках ответов, мой взгляд безразлично скользит по залу и останавливается на Веро́нике.

Она стоит у колонны, держа в руке бокал вина с такой грацией, будто это часть её тела. И смотрит прямо на нас — на меня, на Ареса.

Блондинка подмигивает мне и салютует бокалом, а её губы изгибаются в лёгкой улыбке, полной триумфа и уверенности, что она уже победила...

Глава 14: Селена

Селена

Вечер, плавно перетекающий в ночь, тянется бесконечно долго.

Каждый его момент вонзается в меня, как нож — острый, холодный и беспощадный, проникающий всё глубже и глубже. Улыбки гостей — натянутые и фальшивые, — мелькают перед глазами, смешиваясь с прикосновениями Ареса, его холодной уверенностью, что обжигает кожу, и взглядами Веро́ники, что режут меня, как осколки стекла.

Всё сливается в тяжёлый, удушающий ком, который застревает в горле и душит меня...

Когда мы, наконец, покидаем этот театр лицемерия и садимся в машину, облегчение накатывает на меня, как тёплая волна. Но оно мимолётное, ускользающее, как дым, потому что сто́ит нам оказаться вдвоём в замкнутом пространстве, атмосфера накаляется. В салоне повисает густая, почти осязаемая тишина.

Арес смотрит в окно, его профиль — резкий, высеченный в полумраке светом уличных фонарей, будто статуя из тёмного мрамора: острые скулы, напряжённая линия челюсти, лёгкая щетина, что делает его вид ещё более суровым.

Я сижу, сжав руки на коленях так сильно, что ногти впиваются в ладони, и пытаюсь найти хоть одну зацепку в хаосе мыслей, что кружатся в голове, как осенние листья на ветру.

Что я сделала?

Кто я такая?

Ответов нет, только вопросы, что жгут меня изнутри, оставляя горький привкус во рту...

Незаметно машина подъезжает к нашему дому. Я жду, что муж выйдет первым, как всегда делал раньше, но он остаётся сидеть на месте, глядя в темноту за стеклом. Водитель тоже не шевелится, застыв словно тень своего хозяина.

Тишина становится ещё тяжелее, обволакивая меня, как влажный туман, и я чувствую, как во мне закипает что-то новое — не страх, не отчаяние, а злость, горячая и едкая, что поднимается из груди к горлу.

Догадка приходит молниеносно.

Арес не собирается выходить. Он собирается уехать. К ней. К Веро́нике.

Я вижу это в его напряжённых плечах, в том, как он сжимает челюсть, будто сдерживается от чего-то резкого в мой адрес...

— Ты поедешь к своей любовнице? — громкие слова, полные яда и гнева, которых я не ожидала от себя, вырываются сами собой. Они повисают в воздухе, острые, как осколки разбитого вдребезги стекла.

Арес медленно поворачивается ко мне.

Его серые глаза находят мои, и в них мелькает что-то — не удивление, не гнев, а холодная, стальная решимость, что пробирает меня до самых костей.

Муж выдерживает паузу, долгую и мучительную, будто решает, достойна ли я его ответа,