Запах твоей кожи (СИ) - Светлана cd_pong Страница 15

Миледи… дом стал тише без вас. Даже ветер шуршит иначе.

Берегите себя.

Ваша Мали»

Эрине перечитала письмо трижды.

Потом прижала его к груди и долго сидела у окна, глядя в сад.

Письма шли почти год.

Потом — резко прекратились.

Она написала трижды. Без ответа.

Попросила Ирму разузнать.

Сестра вернулась бледной.

— Поместье продано с молотка, — сказала она. — Старый хозяин умер. Наследников нет. Всё разошлось: мебель — одному, землю — другому, прислугу — по разным усадьбам.

— А Тео? Мали?— спросила Эрине.

— Не знают. Исчезли.

Эрине молча подошла к шкатулке, достала подушечку — ту самую, с травами. Ткань истёрлась, швы полопались, но запах остался: полынь, скошенная трава, лёгкая горечь дыма.

Она поднесла её к лицу. Вдохнула.

И тихо вздохнула.

*Всё, что осталось от него, — это запах в потрёпанной тряпочке*.

И даже это — уже чудо.

Глава семнадцатая.

Эрине давно перестала считать годы как потерю — теперь они были просто отметками, как узелки на нитке: здесь — рождение Лукаса, здесь — первые шаги Алины, здесь — день, когда маленькая Сера впервые сказала «тётя Эри» и упала в объятия.

Она жила у Ирмы большую часть времени. Троих племянников воспитывала не как тётя, а как вторая мать: учила читать , чтобы они умели слушать мир; рисовать —чтобы видели,; говорить —так, чтобы в словах оставалось место для правды.

Королева доверяла ей своих детей. Эрине не ставила оценок и не требовала поклонов. Она спрашивала: «Почему ты думаешь, что это правильно?» — и ждала ответа, даже если он был неудобным. Дети привыкли к её тихому голосу, к тому, что она не хвалит за успех, а замечает усилие. Двор принимал её молча — не как жену советника, а как человека, чьё присутствие делало воздух чище.

Войд жил отдельно. Иногда присылал деньги. Иногда — записку. Они не виделись месяцами. Это устраивало обоих.

Однажды утром к её двери постучал гонец.

— Миледи, господин Войд болен. Просит вас приехать.

Он лежал в постели, лицо — серое, дыхание — частое. Узнал её. Кивнул.

Врач сказал, что началась та же лихорадка, что и у его матери много лет назад. Эрине не знала её, но видела, как он смотрит на неё — не с надеждой, не с раскаянием, а с тихим удивлением, будто не верит, что она пришла. Она осталась. Меняла примочки, варила отвары, сидела у постели. Он не просил помощи. Не жаловался. Только иногда, в полусне, шептал: «Не уходи».

Его пальцы сжимали её ладонь — крепко, без нежности, как тонущий хватает доску.

На четвёртый день он пришёл в себя. Посмотрел на неё. Попросил воды. Выпил, не отводя глаз.

— Ты здесь, — сказал он.

— Ты позвал.

— Я не думал, что ты придёшь.

— Я тоже не думала.

Он кивнул. Замолчал. Через час, не глядя на неё:

— Прости меня. За всё.

Она не ответила. Просто сидела рядом.

Он умер под рассвет. Тихо. Просто перестал дышать — и всё.

Она сидела у постели, пока за окном не начало светлеть.

Потом встала, поправила одеяло на его плечах и вышла.

***

За окном сгущались сумерки.

В доме было тихо.

Тот мир кончился.

Тот путь — пройден.

Тот брак — расторгнут.

Тот человек — ушёл.

Глава восемнадцатая.

Эрине носила траур.

Не из скорби. Не из долга.

Просто так было проще — меньше вопросов, меньше слов.

Для всех она оставалась вдовой.

А сердце её давно жило в другом месте — там, где пахло полынью и утренней росой.

Сестра с мужем пригласили её на свадьбу друга семьи.

— Поедешь? — спросила Ирма. — Дети будут рады. Да и тебе… пора выйти из тени.

Эрине нехотя коротко кивнула.

Храм стоял в лесу, на холме, где сосны росли плотно, как стены. Дорога к нему была усыпана иголками, а воздух — напоён смолой и тишиной.

Внутри — свет падал сквозь высокие окна, окрашивая каменный пол в золотисто-зелёные пятна. Стены украшали простые гобелены — без золота, без пышности, только ветви деревьев и птицы в полёте.

Гости сидели тихо. Жених стоял у алтаря — высокий, в белоснежном камзоле с серебристой вышивкой, руки, сложены за спиной. Лицо — спокойное, но глаза —будто ждут чуда.

Эрине сидела в третьем ряду. На её шее — традиционное траурное колье, единственное напоминание о том, что она всё ещё вдова.

На коленях у нее вертелась Сера, в белом платьице с вышитыми васильками.

Двери отворились.

Невеста вошла под руку отца. Платье — простое, без шлейфа, с полевыми цветами в волосах. Она шла легко, почти весело, будто не на свадьбу, а на встречу с солнцем.

Отец довёл её до алтаря, поцеловал в лоб и отступил.

Он обернулся и Эрине перестала дышать.

Перед ней стоял он. О, Бори! ОН!!

Скулы — всё те же.

Только теперь и в волосах, и в короткой, ухоженной бороде лёгкая седина, совсем чуть-чуть, как первый иней на утренней траве.

Всё остальное — прежнее: та же линия подбородка, тот же непослушный завиток у виска, тот же взгляд, что заставлял её сердце замирать.

губы…

Те самые губы, что касались её шеи, плеч, внутренней стороны бёдер —жадно, внимательно, будто читали карту.

Что оставляли на коже лёгкое жжение, от которого она потом не могла думать ни о чём другом.

Что целовали её так, как будто больше не будет завтра.

Она пыталась забыть это годами.

Но тело узнало — мгновенно, без спроса, с той же дрожью, что и тогда.

Глаза не изменились. Зелёные. Тихие. Те, в которые она смотрела, когда всё остальное исчезало.