Дьявол во плоти - Реймон Радиге Страница 12

ставшую весьма хрупким предметом из-за положенных в нее бутылок, в другой, я с великими предосторожностями открыл маленькую дверь, ведущую из кладовой наружу. Моросило. Тем лучше — дождь приглушит любой шум. Заметив, что свет в спальне родителей еще не погашен, я чуть было не повернул назад, в постель. Но я зашел уже слишком далеко, чтобы идти на попятный. Из-за дождя предосторожность со снятием ботинок оказалась излишней. Пришлось надеть их снова. Далее следовало перелезть через ограду, исхитрившись при этом, чтобы не зазвонил колокольчик у ворот. Еще с вечера, сразу же после ужина я позаботился приставить к стене садовый стул, чтобы облегчить себе бегство. По верху стены шел ряд черепиц, которые из-за дождя сделались скользкими. Одну из них я все-таки зацепил, и она со стуком упала. От этого стука страх мой удесятерился. Оставалось спрыгнуть со стены на улицу. Я зажал ручку корзины в зубах, прыгнул и угодил в лужу. Я оставался в ней, наверное, целую минуту, задрав глаза к окну родителей, проверяя, не заметили ли они чего-нибудь. Но в окне никто не появился. Я был спасен.

К Марте я направился вдоль реки, потому что рассчитывал спрятать корзину где-нибудь в прибрежных кустах. Война сделала это предприятие небезопасным — в единственном месте, где рос кустарник и где возможно было укрыть мою ношу, стоял часовой, охраняя мост через Марну. Я долго колебался, бледнея, как подрывник, закладывающий динамитный патрон. Наконец, я все-таки избавился от своей провизии.

Калитка была закрыта. Я воспользовался ключом, который всегда оставляли в почтовом ящике, потом пересек маленький садик и на цыпочках поднялся по ступеням крыльца. Прежде чем ступить на лестницу, ведущую наверх, я опять снял свои ботинки.

Марта ведь такая нервная! Быть может, она даже лишится чувств, увидев меня в своей спальне. Я дрожал; я никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец, я медленно повернул ключ, в страхе, как бы скрежет никого не разбудил. В прихожей наткнулся на подставку для зонтиков, но свет включать не стал, из опасности спутать выключатель с кнопкой звонка. Ощупью добрался до спальни. И остановился, все еще готовый сбежать. А вдруг Марта меня никогда не простит? Или вдруг я сейчас узнаю, что она обманывает меня с другим мужчиной?

Я открыл дверь. Прошептал:

— Марта?

Она ответила:

— Чем так пугать меня, лучше бы ты пришел утром. Тебе что, дали отпуск на неделю раньше?

Она приняла меня за Жака!

Однако, хоть я и понял, какой прием был бы ему уготован, я понял также, что Марта кое-что от меня утаила. Оказывается, Жак должен приехать через неделю!

Я зажег свет. Она продолжала лежать, повернувшись к стене. Было так просто сказать: «Это я», но я этого не сделал. Я поцеловал ее в шею.

— У тебя все лицо мокрое. Вытрись.

Только тут она обернулась. И вскрикнула.

В одну секунду ее настроение изменилось, причем она даже не дала себе труда хоть как-то объяснить мое ночное появление:

— Бедненький мой, ты же заболеешь! Быстро раздевайся.

Она сбегала в гостиную оживить огонь в камине, вернулась и, поскольку я так и не пошевелился, предложила:

— Хочешь, я тебе помогу?

Я всегда раньше опасался этого момента — из страха показаться смешным; теперь я благословлял дождь, благодаря которому в моем раздевании появлялся оттенок материнской заботы. Марта тем временем все суетилась — уходила, приходила, вновь уходила — на кухню, взглянуть, согрелась ли вода для моего грога. И, наконец, нашла меня в постели, голым, наполовину спрятавшимся под пуховиком. Она заворчала на меня — глупо, мол, оставаться голышом, и что надо бы растереть меня одеколоном.

Потом открыла шкаф и бросила мне пижаму. Пижама Жака! И я опять подумал о возвращении этого солдата, вполне возможном, раз сама Марта в него поверила.

Я был в постели. Марта легла рядом. Я попросил ее погасить свет, поскольку даже в ее объятиях опасался своей робости. Темнота прибавила бы мне духу. Марта мягко возразила:

— Нет, я хочу видеть, как ты заснешь.

При этих словах, исполненных такой прелести, я опять почувствовал смущение. Я увидел в них трогательную нежность женщины, которая всем рисковала, чтобы стать моей любовницей, и, догадываясь о моей болезненной робости, соглашалась, чтобы я просто заснул рядом с ней. А я в течение четырех месяцев твердил ей о своей любви, но ни разу еще не дал ей того доказательства, на которое так щедры мужчины, и которое подчас заменяет им любовь. Я погасил силой.

Опять меня охватили недавние сомнения, которые я уже испытал, прежде, чем войти в дом. Но ожидание любви длилось не долее ожидания перед дверью. Впрочем, мое воображение рисовало себе такие восторги сладострастья, достичь которых все равно бы не сумело. К тому же для первого раза я чересчур опасался походить на мужа и оставить у Марты неприятные воспоминания о первых мгновениях нашей любви.

Итак, она оказалась счастливее меня. Но тот миг, когда мы разомкнули наши объятия и я увидел ее дивные глаза, вполне компенсировал мне собственную неловкость.

Ее лицо преобразилось. Я даже удивлялся, что не могу коснуться сияющего ореола, который и вправду обрамлял ее лицо, как на старинных картинах из жизни святых.

Мои недавние страхи исчезли. Им на смену пришли другие.

Ибо я понял, наконец, всю силу этого акта, на который моя робость до сих пор не могла решиться, и теперь трепетал от мысли, что Марта принадлежала своему мужу гораздо больше, нежели хотела признаться.

Правда, по-настоящему оценить то, что я только что впервые изведал, мне было еще невозможно; для этого требовался опыт каждодневных радостей любви.

А пока мнимое наслаждение принесло мне новую муку — ревность.

Я злился на Марту, так как видел по ее благодарному лицу, чего стоят плотские узы. И я проклинал мужчину, который пробудил ее тело раньше меня. И я понимал теперь, насколько был глуп, почитая Марту за девственницу. В любое другое время желать смерти ее мужу было бы всего лишь детской химерой. Но теперь это желание становилось почти таким же преступным, как если бы я убил сам. Зарождением своего счастья я был обязан войне, от нее же ждал и окончательной развязки. Я надеялся, что она послужит моей ненависти словно какой-нибудь анонимный убийца, совершающий наше преступление вместо нас.

И вот мы вместе плачем. Марта укоряет меня за то, что я не помешал ее замужеству. «Но тогда, — думаю я, — разве оказался бы я в этой постели, которую сам выбрал?