Путь отмщения - Эрин Боумен Страница 7

— Покараулить? Если парень и правда из банды Роуза, против них не попрешь. — Тем не менее говоривший выбирается наверх и встает у края оврага, где они оставили своих лошадей; оттуда отлично виден мой лагерь.

Том отвязывает поводья Либби от дерева, тут же достает револьвер и стреляет ей под ноги. Лошадь вскидывается на дыбы, разворачивается и скачет на север.

Вот дьявол.

Я поспешно шарю под ногами, пока не нащупываю камень, который помещается в ладонь. И швыряю его в сторону тропы. Как только напарник Тома уходит проверить, что там за шум, я выпрыгиваю из-за кустов и наставляю на Тома револьвер.

— А ну-ка, стой смирно, — говорю я, держа его на прицеле.

Он отпускает поводья Сильви и поднимает руки вверх.

— Идите оба к своим лошадям и проваливайте отсюда, — продолжаю я. — Тогда я сделаю вид, что ничего не произошло.

— Ага, а потом поедешь дальше и вырежешь всю семью Эйба? — говорит он. — Вот уж вряд ли, сынок.

— Так ты об Эйбе беспокоишься? И вознаграждение тут совсем ни при чем?

— Ладно, подловил. Вознаграждение очень даже при чем.

Он так быстро выхватывает револьвер, что я едва успеваю среагировать, инстинктивно нажимая на спусковой крючок. Выстрелом Тома отбрасывает к мескитовому дереву, он сползает вниз и больше не двигается.

Господи, он мертв.

Я убила его.

Это совершенно не входило в мои планы, но он меня вынудил. Не будь у меня в руке револьвера, я сама была бы сейчас мертва. Сердце в груди колотится как сумасшедшее.

— Том! — кричит его приятель. — Ты отвязал вторую лошадь? Пора сматываться.

Я пригибаюсь за Сильви и вытягиваю руку с револьвером поверх ее крупа, чтобы, когда напарник Тома покажется на краю обрыва, сразу взять его на прицел.

— Считаю до трех и, если не уберешься, стреляю! — кричу я. — Один, два…

Он вскарабкивается на лошадь, хватает вторую за уздечку и скачет на север, исчезая в бледном облаке пыли.

Как только он скрывается из виду, я свистом зову Либби, хотя прекрасно понимаю, что она слишком далеко и вряд ли услышит. Она уже не вернется. Па владел этой лошадью больше двадцати лет, а я потеряла ее за один день. Опять я его подвела. В очередной раз. Ничего-то у меня не выходит.

— Идиот несчастный, — обращаюсь я к трупу под деревом. — Я не из банды Роуза. И не меньше твоего желаю их смерти. Зачем ты только влез? И меня оставил без лошади, и себя угробил.

Его широко раскрытые мертвые глаза смотрят прямо на меня, я вздрагиваю и чуть не роняю револьвер. Убираю кольт в кобуру. Нужно уезжать. Второй наверняка вернется, причем не один.

Я закидываю седло на спину Сильви, приторачиваю к нему сумки. Оглядываю вещи, которые везла Либби, и понимаю, что теперь о них придется забыть.

«Надеюсь, Эйб, ты стоишь моих потерь», — говорю я про себя, запрыгиваю на спину Сильви и пускаюсь вскачь. Мы летим по пустыне, точно серебряная пуля в лунном свете.

Глава четвертая

Участок Эйба появляется на горизонте вместе с рассветом. В животе у меня урчит, но за ночь я ни разу не остановилась, чтобы перекусить или попить воды. Не слишком умно с моей стороны: я взмокла от пота, корка пыли покрывает меня как вторая кожа, рубашка пахнет дымом от костра, лишний раз напоминая, что со вчерашнего вечера во рту у меня не было ни крошки.

Передо мной открывается вид на старую усадьбу — скромный дом в дальнем углу огороженного участка земли. А вот сарай совсем не выглядит старым. Он такой огромный, что вполне подошел бы для ранчо. Я почему-то думала, что в этих краях живут одни горняки — в конце концов, именно добычей золота и прославился Уикенберг, с тех пор как в шахте Стервятника больше десяти лет назад открыли богатую жилу, — но кто-то же должен снабжать народ мясом и молоком. Возможно, Эйб заключил с горожанами сделку и, в отличие от торговых караванов, которые часто задерживаются, регулярно поставляет продукты.

Я натягиваю поводья и останавливаю Сильви возле изгороди. У сарая развалился паршивого вида пастуший пес, там же двое парней — один моих лет, другой немного постарше — седлают коней. Оба тут же бросают работу и таращатся на меня. Я не двигаюсь с места, и ребята недолго спорят между собой, а потом старший направляется ко мне.

Он щурится, будто смотрит против солнца, хотя никакого солнца нет, и демонстративно расстегивает на ходу куртку, показывая мне револьвер на поясе. На шее небрежно повязан платок густого винного цвета; у па был похожий. Нижняя губа у меня предательски дрожит, и я прикусываю ее.

Не время. И не место.

— Заблудился, приятель? — спрашивает парень. Вблизи ему не дашь больше двадцати. На щеках темная поросль щетины, но лицо гладкое, только морщинки вокруг глаз. Да и тех бы не было, щурься он пореже. — Если ты в Уикенберг, то до него еще несколько миль в ту сторону. Ты правильно едешь. — И он показывает на дорогу, будто я сама не вижу.

— Мне нужен Эйб, — говорю я.

— Эйб умер.

— Что? Не может быть!

— Может. Лошадь ударила его копытом в висок два года назад, и в тот же день он скончался.

— Но мне надо с ним повидаться.

— Теперь это будет сложновато, тебе не кажется?

Я уже собираюсь обозвать парня грубияном, но замечаю в его взгляде скорбь.

— Соболезную вашей утрате, — сухо говорю я.

— Как и все остальные, за исключением Господа Бога, — отвечает он, протягивая мне руку через изгородь: — Джесси Колтон. Эйб был моим отцом.

Я наклоняюсь из седла и жму ему руку.

— Люди обычно представляются в ответ, — намекает он.

— Нат, — называю я первое попавшееся имя, которое почему-то приходит на ум. — Нат Томпсон.

— Томпсон? — Джесси еще сильнее прищуривается.

— Мне велели обратиться к Эйбу, если что случится с моим па. И вот оно случилось, поэтому я здесь.

Но Джесси меня уже не слушает. Он размахивает руками, как сумасшедший, который пытается остановить на ходу почтовый дилижанс, и кричит другому парню:

— Оставь коней! Встречаемся в доме.

Только время зря потеряла. Эйб мертв, и в Уикенберге мне делать нечего. Я щелкаю языком и трогаю с места, но Джесси перемахивает через изгородь и встает перед Сильви, выставив руки, чтобы задержать меня.

— Как звали твоего отца? — спрашивает он.

— Генри.

— Генри Томпсон?

— Я ведь так и сказал, разве нет?

Джесси трет ладонью челюсть.

— Давай-ка ты зайдешь