Золотые рельсы - Боумен Эрин Страница 4

Глава четвертая

Шарлотта

— Есть здесь врач?

Пассажиры в смятении — одни всхлипывают, другие возмущаются из-за украденных бумажников и драгоценностей.

— Черт возьми, есть в поезде врач? — кричу я.

Ко мне оборачивается пожилая женщина. В руках

у нее четки, рот полуоткрыт в молитве. Наверное, она хочет отругать меня за грубость, но потом замечает кровь на моих руках, вцепившихся в подголовник ее сиденья. Красные пятна остались на дереве и на бархатной обивке.

— Леонард, — поворачивается она к своему спутнику. — Леонард, думаю, нужна твоя помощь.

Леонард, опираясь на трость, идет по проходу, в свободной руке у него тяжелый медицинский саквояж. Он опускается на колени у нашего сиденья и поверх тонкой проволочной оправы очков смотрит на шерифа.

Я даже не знаю его имени. Мы немного поговорили, когда я села рядом; на его жилете ярко блестела бляха. Я назвалась журналисткой из «Прескотт морнинг курьера». Это не совсем правда, я не пишу для газеты официально, но эта небольшая ложь позволила мне выглядеть старше моих шестнадцати лет. Меньше всего мне хотелось, чтобы шериф стал допытываться, почему я путешествую одна, и набиваться в провожатые до самого нашего дома.

Доктор ищет пульс на его бледной руке. Мне не требуется и минуты, чтобы понять — медицина уже ничем не может помочь бедняге. Я читаю вердикт по лицу Леонарда: уголок его рта ползет вниз, он облизывает губы и сглатывает, бросив на меня быстрый взгляд. Он даже не открыл свой тяжелый чемоданчик.

— Вас кто-нибудь еще сопровождает, мисс?

Мои окровавленные руки лежат на юбке, ткань

местами промокла.

— Мисс?

Я поднимаю голову.

— Нет, сэр.

— Юной девушке не стоит путешествовать одной, — слышу я голос его жены. Она в раздумье смотрит на убитого и добавляет со вздохом — Упокой Господи его душу.

— К сожалению, тут ничего не поделаешь, — заявляет доктор. — Он скончался.

Я киваю, стараясь не потерять сознание.

Шериф умер. Бандиты убили его.

Вагон дергается, я слышу, как кто-то говорит: «Там была поврежден путь, но команда все починила». Паровоз запыхтел и тронулся, колеса застучали все быстрее и быстрее, пейзаж за окном начал расплываться.

Я смотрю на шерифа. Его глаза закрыты — заботами доктора, — и, если бы не кровь на куртке, он выглядит так, словно уснул.

«Позаботьтесь об этом, мисс. Пожалуйста».

Я открываю свой дневник и начинаю записывать все, что запомнила о налетчиках. Шляпа и голубой платок Мерфи. Его напарник крепкого телосложения. Седеющие волосы и запавшие глаза их главаря.

Я доведу дело до конца. Позабочусь, чтобы у представителей закона, когда они пустят собак по следу этих дьяволов, было самое точное их описание.

В Хила-Бенд еще до прибытия нашего поезда поднялась суматоха. По телеграфу было получено известие об ограблении, и вооруженный отряд готовился выехать на поиски шайки.

Состав задержали на станции, и помощник шерифа принялся опрашивать всех, выясняя приметы грабителей. Я сообщаю все, что мшу вспомнить, и человек, записывающий мои слова, удивляется при описании шляпы Мерфи. Но прежде, чем я успеваю спросить, известен ли властям этот и другие мерзавцы, он переходит к следующему пассажиру.

Только после того, как шериф с помощниками уехали и мы покатили дальше на восток, из перешептываний доктора Леонарда с женой я узнаю, что парень в шляпе, оказывается, не кто иной, как Риз Мерфи — тот самый Малыш Роуза.

Мне делается дурно, и я падаю на сиденье.

Я думала, Мерфи — имя бандита, а выяснилось, фамилия, и от этой новости у меня мурашки ползут по всему телу. Малыш Роуза скитается с таким же отъявленным мерзавцем Лютером Роузом и его бандой «Всадники розы», которая состоит из самых кровожадных и гнусных подонков на всей Территории. Они воры, убийцы, насильники, сущие дьяволы. От жутких историй об их гнусных преступлениях меня всегда начинало трясти. Ограбление, которое мы пережили, теперь кажется сущей ерундой. Все могло обернуться гораздо, гораздо хуже.

Мне все еще не по себе, когда в Марикопе я пересаживаюсь в дилижанс, отправляющийся на север, в Прескотт. Доктор следует на восток, в Таксон; его жена не преминула отчитать меня за опасное путешествие в одиночку и за мое «греховное, неподобающее поведение».

Я уверяю пожилую леди, что со мной все непременно будет хорошо, семья ожидает меня в Прескотте и, кроме того, Нелли Блай[2] всегда ездит без компаньонок. Между прочим, она сейчас в Мексике по заданию газеты «Питсбургский вестник». Однако жена Леонарда то ли никогда не слыхала о молодой корреспондентке, то ли не собирается менять свое мнение обо мне. Вот и сейчас она пристально следит, как я схожу на станции.

Впрочем, не стоит удивляться.

Отец не раз повторял, что я могу заниматься чем заблагорассудится, но мне следует быть готовой к бесчисленным препятствиям на моем пути. Моя журналистская деятельность началась с освещения работы Прескоттской и Аризонской Центральной железной дороги, точнее, той части ее работы, в которую был посвящен мой отец. Он читал мои черновики, вносил правки, я переписывала, и, если результат заслуживал одобрение отца, мы отправляли заметки дяде Джеральду, который, в свою очередь, пересылал их своему знакомому Джону Мэриону, издателю и основателю газеты «Прескотт морнинг курьер». Мои статьи всегда выходили под именем дяди Джеральда.

Когда я написала ему об этом, он без малейшего зазрения совести ответил, что вовсе не дело леди — освещать предметы, не имеющие к женщинам непосредственного отношения, за исключением моды, садоводства и прочих тем, которые можно найти в разделе для дам. Дескать, он и так оказывает мне любезность, представляя мою писанину мистеру Мэриону как свою, да и никто не стал бы читать эти очерки, будь они подписаны моим именем.

Нет уж, позвольте не согласиться! Я напишу чертовски впечатляющий отчет о завершении строительства Прескоттской и Аризонской Центральной и, пока дядя Джеральд донимает мою мать уговорами согласиться на нежелательную сделку, то есть вступить с ним в брак, пойду в контору мистера Джона Мэриона и положу свой материал ему на стол. Тогда мистеру издателю точно не удастся оставить без внимания текст и того, кто его написал.

Я потребую гонорар и, если повезет, в придачу получу место репортера.

Добравшись до станции, я узнаю, что пропустила единственный дневной дилижанс до Прескотта. Прекрасное завершение и без того паршивого дня, но сожалеть бессмысленно. Это урок, который мать заставила меня затвердить, так что я выдыхаю, как она меня учила, и улыбаюсь. Когда улыбаешься, все выглядит не так уж плохо. И правда, приподнимая уголки рта в улыбке, я немного поднимаю себе настроение. Я покупаю билет на дилижанс, который отправится следующим утром, и иду искать пансион, где смогу переночевать. Это окончательно опустошает мой кошелек.

Я снова выдыхаю, но улыбнуться второй раз нелегко.

Не сняв жакета и испачканного кровью платья, я растягиваюсь на кровати с тревожными мыслями. Говорила ли мама с дядей? Как он принял известие, что отец оставил прииск «Лощина» нам, а не ему? Дядюшка, небось, считает предприятие своим по праву, так как присматривал за ним последний десяток лет, пока отец занимался другими делами: в основном, скупал лесопилки вдоль Колорадо и продавал дешевое топливо пароходным компаниям, которые, в свою очередь, снижали для него цену на перевозку меди. Новая железная дорога тоже должна здорово снизить затраты на перевозку грузов — вот почему отец так много вложил в проект, когда началось строительство.

Я вновь с болью осознаю, что папы больше нет. Он медленно уходил от нас, несколько лет, но я все еще не готова смириться с его смертью.

Как жаль, что его не стало до завершения строительства дороги. Мне нужно написать просто потрясающий очерк о грядущем торжестве. Кто знает, может, и на небесах есть газеты!