Малакай и я (ЛП) - МакЭвой Дж. Дж. Страница 43

Не говоря ни слова, я сняла и бросила оставшуюся туфлю и побежала дальше. Город вокруг нас взрывался. Отовсюду на нас летели осколки камней, стекла, окружил дым. Поблизости никого не было и вдруг всего в футе от нас я увидела мальчика, который стоял полностью покрытый пеплом, во все глаза уставившись на небо.

— Пойдем! — прокричала я ему и протянула руку. Но он не двинулся! — ПОЙДЕМ! — прокричала я снова, и на этот раз он побежал ко мне и схватил за руку.

— Нелли... — голос у Томаса охрип, он смотрел на мальчика, который теперь вцепился в меня. Мальчик задерживал бы нас, но я не могла его бросить. Голос Томаса затих, когда он снова взглянул на меня. Он молча нагнулся, поднял мальчика, а затем взял меня за руку и снова побежал. Его больная нога не рассчитана на такую нагрузку, потому мы замедлились. Но все равно другого варианта не было.

Томас держал меня за руку, пока мы бежали к станции, и вскоре в отдалении мы заметили других людей, которые махали нам. Я могла с уверенностью сказать, что они кричали нам, хоть и не слышала их из-за нависшего над нами монстра. Несмотря на боль в каждой клеточке тела, я бежала к нашему спасению, вскрикнув в тот момент, когда мы оказались в укрытии тоннелей.

Внутри всюду были люди — матери укачивали плачущих детей, мужчины рыдали над своими утратами. Одна медсестра пыталась осматривать раненых, но тут едва хватало места, чтобы передвигаться, не задев или не споткнувшись об кого-то.

Как только Томас поставил мальчика на землю, его покрытые пеплом волосы словно встали дыбом от звука голоса.

— Робби?

Из глубины тоннеля на него неотрывно смотрела женщина, и мужчина рядом с ней тоже оторвал взгляд от детей, за которыми присматривал.

— Мам! — Мальчик побежал к женщине и прыгнул в ее объятия, а отец обнял их обоих. Она улыбнулась нам и прошептала слова благодарности, но это я должна была сказать ей спасибо. Она возродила надежду.

— На этот раз у нас получится, Томас, — прошептала я, но он не ответил. — Томас?

Я осмотрелась и увидела, что он прислонился к стене, обхватив свою ногу. Я приложила руки к его лицу, желая, чтобы он открыл глаза. Томас потянулся поцеловать меня, и я почувствовала кровь у него во рту.

— Я в порядке, — шептал он, но весь его вид говорил об обратном. Он резко вдохнул и заставил себя говорить: — Когда все кончится, беги домой.

— Ты и есть мой дом.

— Упрямица до самого конца, — улыбнулся он. Я не улыбалась.

— Это конец?

Он не ответил.

— ТОМАС! У него отказала нога, я потянулась поймать, когда Томас стал падать, и ощутила, что вся его грудь пропиталась намного больше, чем просто от пота. Я помогла ему сесть на землю, и, освободив свою руку, осмотрела ее. Я уставилась на ладонь и затем на огромное кровавое пятно на груди Томаса, и стук сердца все сильнее и сильнее отдавал мне в голову.

— Нелли. — Он потянулся ко мне.

— Я видела медсестру...

— Я сыграю ту песню для тебя в следующий раз. Клянусь, Нелли, — произнес он с улыбкой, которую мне не хотелось видеть. И как у того мужчины среди булыжников, рука Томаса начала сползать вниз, но я схватила ее и присела рядом на коленях. Я отчаянно сжимала его руку, так крепко, что ногти вонзились ему в кожу, и он резко открыл глаза.

— Ты плохо меня знаешь, если думаешь, что так просто можешь бросить меня, Томас Галлахер, — сказала я, целуя его руки.

— Нелли Камеллиа Вилкинсон, — медленно проговорил он мое имя. — Я когда-нибудь бросал тебя? Ведь даже ангелы небесные и демоны морской глуши не смеют отлучать тебя из глубины моей души.

— Поэт до самого конца, — шептала я сквозь слезы.

— Это конец? — спросил он.

И словно кара в наказание от ангелов небесных и демонов морской глуши, крышу сотрясло с такой силой, что многие поднялись на ноги, другие стали кричать, и хлынувшая со всех сторон вода превратила наше укрытие в могилу.

МАЛАКАЙ

Я знал, что она найдет меня. Поэтому оставил ее имя на стойке регистрации.

Только не думал, что это будет так скоро.

Можно было даже не смотреть, кто там, перед тем, как открыть дверь. Это могла быть только она. Только она знала, что я здесь. Но меня изумило то, как она выглядела, когда я открыл ей. Глаза Эстер были красные и полные слез. Волосы растрепаны, словно она только что сползла с кровати. Обеими руками Эстер обвивала себя, цепляясь за пальто, словно это единственная вещь, которая помогает ей сдерживаться.

— Эстер...

— Я верю тебе. Могу войти? — спросила она, хотя могла и не спрашивать. Продвинувшись боком, она зашла, выглядела при этом такой разбитой, какой я никогда бы не пожелал ее видеть. Закрыв за собой дверь, она остановилась в центре комнаты и уставилась на фортепиано в углу. Я не знал, что сказать ей, и хотела ли она вообще что-то от меня услышать. Я лишь понимал, что она страдала, а именно этого мне меньше всего хотелось. Когда я сделал шаг позади нее, Эстер обернулась и указала на фортепиано.

— Ты поклялся... — Она сдерживалась, чтобы не зарыдать. Закусив нижнюю губу, успокоила дыхание и продолжила: — Ты поклялся сыграть для меня... что это была за мелодия? «К Элизе» Бетховена?

В то мгновение, как эти слова сорвались с ее губ, я понял, где бродили ее мысли. Что она только что вспомнила... и тоже ощутил ту боль. Подойдя ближе, я поцеловал ее в лоб, и она руками обхватила меня за пояс.

— Да, — нежно ответил я. — Хочешь послушать ее сейчас?

Она кивнула, прислонившись ко мне, но я не отпустил ее и не торопил. Я бы ничего не стал ускорять. Чувствовать ее вот так. Держать ее вот так. Хотелось, чтобы это длилось как можно дольше. Вся боль... вся боль стоила того, когда я обнимал ее.

— Хорошо, — просопела она, отпуская меня и отходя. Смахнув слезы, Эстер снова посмотрела на меня. — Сыграешь для меня? Пожалуйста?

— Я поклялся, что сыграю, ведь так? — ответил я, беря ее за руку и ведя по коврам винного цвета к фортепиано. Я сел на скамейку и протянул ей руку, приглашая сесть со мной. Казалось, она смотрела на мою руку часами, но прошли едва лишь секунды, прежде чем взялась за нее. Эстер медленно села рядом и подняла клап17. Я годами не прикасался к фортепиано... А не играл на нем еще дольше.

Руки зависли над клавишами, а Эстер расслабленно прислонилась ко мне. Закрыв глаза, я не мог отделаться от мысли, как странно устроен мир. Как много может получить развитие и как много может остаться неизменным. Когда пальцы коснулись клавиш, было ощущение, словно я за инструментом всю свою жизнь. Я вспомнил каждую ноту и каждую клавишу «К Элизе» Бетховена. Но больше всего мне вспомнилось, как я чувствовал Эстер. Прошло больше ста лет с тех пор, как я играл это для нее — как мы вместе сидели за фортепиано, и все же ощущение не изменилось. Мы снова играем ее вместе, продолжая с того места, где остановились. С середины истории любви, которой ни один из нас не мог управлять. То, как она прислонилась ко мне, как положила голову на плечо, прямо сейчас, в этот самый момент заставило сердце мчаться, а комнату — словно вращаться вокруг меня.

В этой жизни она Эстер. Часть меня размышляла: а что если бы мы не были... если бы у нас не было воспоминаний наших прошлых жизней, если бы не знали, что навечно связанные воедино души, вне зависимости от времени, места, ситуации... любили бы мы друг друга так же? Влюбились бы мы друг в друга? И я нашел ответ. Я принадлежал только ей. Я был окончательно и бесповоротно привязан к ней. Она была моей Эстер.

Открыв глаза на последней ноте, задержал палец прижатым к клавише, так что по комнате разлетелось эхо. Когда я убрал руки с клавиш, Эстер подняла голову и взглянула на меня. Этот ее взгляд... не хватает слов его описать, это словно смотреть в глаза самой Вселенной.

— Это не тот момент, когда ты целуешь меня? — прошептала она.

— Да. Но я не уверен, что должен. — Я нашел в себе силы сказать это, будучи так близко к ее губам.