Песня Обманщика (ЛП) - Маклеод Саманта Страница 32

Локи признался тихим и ровным голосом, что они выпили яд одновременно. В тот момент по его щекам текли слезы. Но он убил только ее.

— Сигюн? — тогда спросила я. Мой голос дрожал. Я попыталась сделать вид, что это всего лишь ветер.

— Да. Сигюн. — Его губы изогнулись в нежной, тайной улыбке, которая заставила меня почувствовать себя так, словно я проглотила битое стекло.

Внезапно мне больше не захотелось прикасаться к этой мягкой ткани. Я протянула руку Локи, и он вытащил красиво вышитую розу из моих пальцев, аккуратно сложил ее и спрятал обратно в потайной карман доспехов. Меня поразило, что Фалур и Сигюн сделали для него нечто прекрасное, некий художественный труд любви и таланта.

А от меня он получил грязное нижнее белье.

— Ты бы хотела услышать остальное? — спросил Локи.

Его голос заставил меня вздрогнуть от жалости к себе. Я поежилась от ветра. Солнце здесь светило ярко, но мне было так холодно, что тяжелый меховой плащ мало что мог смягчить.

— Конечно, — ответила я.

Локи кивнул и поднял вверх палец. Он сдвинул плащ, открывая мягкую розовую пеленку Аделины и ее маленькое сморщенное личико. Она извивалась под одеялом, издавая тихие звуки разочарования, а ее лоб сосредоточенно морщился. Ее ротик открылся и закрылся на пальце Локи в поисках молока.

— О, дай ее мне! — воскликнула я.

— Ну что, пойдем домой? — спросил Локи.

Я покачала головой, не желая терять время. Как только Аделина проснулась, нам пришлось действовать быстро. Она быстро перешла от расстройства к крику и апоплексическому удару ярости. Если мы позволим ей зайти так далеко, ничто не сможет ее успокоить. Я вырвала Аделину из его объятий и стянула свое потрепанное платье вниз через одно плечо, чтобы обнажить свою молочно-тяжелую грудь, затем огляделась вокруг, ища подходящее место, чтобы сесть.

— Вот, — сказал Локи.

Он махнул рукой, и рядом со мной появилось мягкое кресло-качалка из детской Аделины. Я опустилась в кресло с благодарным вздохом, когда Локи протянул мне подушку для кормления. Я всегда думала, что грудное вскармливание было естественным и, по определению, было легко. Но мой опыт общения с Аделиной был совсем нелегким.

Мои полные груди были твердыми и болели к тому времени, когда я усадила Аделину на подушку для кормления и начал выравнивать ее зияющий голодный рот с моим соском под правильным углом. После полудюжины фальстартов, во время которых крики Аделины тревожно нарастали, мы наконец-то все сделали правильно. Аделина начала удовлетворенно хрюкать, и у меня защипало в груди, когда молоко спало. Я натянула тяжелый мех на ее тело, затем обернула его вокруг своей обнаженной груди, защищая нас от ветра.

— Дома, наверное, уже два часа ночи, — пробормотала я Локи.

Аделина и близко не была готова проспать всю ночь, но ее график, по крайней мере, стал более регулярным. Теперь она просыпалась в десять, в полночь, в два и в четыре утра, почти как по часам.

Локи ничего не ответил. Я оторвалась от созерцания пухлых маленьких щек Аделины, сосущих молоко, и поймала взгляд мужа. Но он не смотрел на меня. Он стоял на коленях перед покрытым травой курганом.

Молча, не поворачиваясь ко мне, Локи приложил пальцы к земле, затем наклонился так, что его лоб почти коснулся кивающих пучков ярко-синих цветов. Его губы шевелились, но ветер уносил слова прежде, чем они достигали меня.

Так лучше. Они не были предназначены для меня.

Поплотнее завернувшись в меховой плащ, чтобы не замерзнуть, я отвернулась. Две ярко раскрашенные рыбацкие лодки покачивались на волнах под утесами, сверкая в ярком солнечном свете. На мгновение мне показалось, что они нас видят. Если бы рыбаки посмотрели в сторону Утесов, то увидели бы там женщину в смехотворно дорогом кресле-качалке, кормящую грудью младенца, в то время как ее муж стоит на коленях рядом с ней и шепчет что-то тысячелетнему могильному кургану?

Мгновение спустя Локи коснулся моего плеча, заставив подпрыгнуть.

— Пойдем домой, — сказал он.

— Конечно.

Аделина извивалась в моих руках, когда океан отступал…

… И знакомые контуры нашей гостиной заполнили вид перед глазами, такие же теплые и удобные, как объятия. Мех на моих плечах исчез, и Аделина удовлетворенно булькала на подушке для кормления. Локи взял ее на руки, нежно прижал к своему плечу и похлопал по спине. Я услышала, как она громко отрыгнула, когда они исчезли в коридоре, и поймал себя на том, что моргаю от нового приступа слез. Я опустилась на диван, слушая, как мой муж открывает пеленки, напевает что-то Аделине и, наконец, закрывает дверь детской. Мгновение спустя на кухне зажегся свет, и я услышала, как Локи включил чайник на кухне.

Я почувствовала оцепенение, будто холод этих могильных холмов на берегу океана пронизал меня до самых костей. Странная мысль пронеслась в моем сознании, когда я услышала, как Локи открывает и закрывает кухонные шкафы. Я никогда особо не задумывалась о том, где меня похоронят. Я предполагала, что меня кремируют, а мой прах развеют над океаном, как Нони, когда она умерла в моем выпускном классе средней школы.

Но теперь я знала, что это не так. Они могли бы разбросать что-то в огромном сверкающем Тихом океане, мои дети или внуки, или кто бы там ни был, чтобы сделать это. Но мое тело будет лежать под могильным курганом где-то далеко на севере, на полуострове, который должен был рухнуть в океан много веков назад.

Это была не особенно утешительная мысль.

— Как ты? — спросил Локи из-за моей спины.

Я повернулась и протерла глаза. Локи стоял в дверном проеме, обрамленный мягким желтым светом кухонной лампы, держа в руках две дымящиеся кружки. Меня окутал аромат лавандово-ромашкового чая, за которым мгновение спустя последовал резкий привкус джина. Локи, должно быть, налил в свою кружку что-то покрепче «сонного чая».

— Я… — Я покачала головой, когда Локи протянул мне кружку и опустился на диван рядом со мной. — Я в порядке. Думаю. А ты?

Он долго молчал. В тусклом свете кухни было трудно сказать, сохранил ли он свои иллюзии. Его огненно-рыжие волосы упали на лицо, когда он поднес кружку к губам и сделал большой глоток.

— Нормально, — ответил он.

Его тон был холоднее, чем ветер над могильными курганами. Я поставила чай и потянулась к нему, обхватив его щеку ладонью. Он чувствовался ледышкой. Его глаза закрылись от моего прикосновения, и я притянула его к себе. Его плечи задрожали, а потом затихли. Долгое время не было слышно ни звука, кроме его глубокого, неровного дыхания.

Затем, когда я уже начала думать, что он, должно быть, заснул, его спина выпрямилась. Он взял мою руку в свою, переплел наши пальцы и посмотрел в окно на темноту нашего заднего двора, как будто эта знакомая перспектива содержала ответ на какой-то вопрос, который он задавал тысячелетиями.

— Я поддерживал огонь в камине, — начал он. — Я пил и очень долго поддерживал огонь в камине. 

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Я очень долго пил и поддерживал огонь в камине.

Солнце взошло из-за густой завесы чернильного дыма и закатилось, объятое пламенем. Я сидел на этом холме и пил мед обреченной деревни. Я пил до тех пор, пока мое зрение не поплыло, пока я не перестал быть уверенным, встает ли солнце или садится.

А потом я медленно осознал, что уже не один.

Я моргнул, пытаясь сосредоточиться. Передо мной стояли две фигуры… нет, пусть это будет одна фигура. Одна высокая фигура в широкополой шляпе.

О. Точно. Я застонал.

— Знаешь, — сказал Один, несколько раз прочистив горло, — эта деревня горела целую неделю. Даже после ливня. Весьма внушительно.

Я рыгнул и заставил вспыхнуть костры позади него.

Один сел.

— Здесь больше нечего жечь, парабатай. Ты расплавил сами камни. Здесь еще столетие ничего не будет расти.

Я пожал плечами и нащупал бутыль, поднося ее к губам. Она была пуста. Мне всегда чертовски везет.

Один снова прочистил горло.