Бабочка и Орфей - Лина Аспера Страница 29

— Погоди, подруга, — я сам вздрогнул от получившегося хрипа. Остановился, тяжело опёрся на палку, тотчас ушедшую в топь на добрую четверть длины. Бабочка же, словно не расслышав, продолжила полёт.

— Эй, да погоди! — я усилием воли потянул себя вслед за ней. — Эй, оглохла? Скотина, блин, летающая!

Наверное, если б не инстинкт самосохранения, то я, панически боявшийся потерять лимонницу из виду, устроил передышку и, вполне возможно, остался бы в этих болотах навсегда. Однако я шёл, заставляя ноги как угодно, но двигаться, и постепенно почва под ними становилась суше.

— Выбрались, — просипел я, когда посох ударился о твёрдую поверхность, и кое-как распрямил согнутую крючком спину. Хо, да мы не просто выбрались, мы вышли на настоящий тракт, и теперь дело должно пойти гораздо веселее. С другой стороны, по торным тропам могут бродить не только мирные путники, вроде нас с бабочкой. Я со скрипом во всех суставах полез доставать из котомки факел. Стоит на всякий пожарный держать под рукой и его, и зажигалку.

Что интересно, моя спутница больше вперёд не улетала — сидела на валяющемся у обочины камушке и ждала, пока я закончу приготовления.

— Подруга, до привала скоро?

Взмах крылышками.

— Обнадёживает. Ладно, я готов.

И дорога побежала дальше.

Царство мёртвых — тихое место. Ни насекомых, ни птичек, ни шума ветра в траве. Только звуки собственных шагов да ударов палкой о землю. Тракт ужом петлял между невысоких холмов, обещанный привал никак не наступал, и я уже начал молча психовать, когда откуда-то сбоку послышался шум.

Выброс адреналина прохладной, пузырящейся волной вымыл из мышц одеревенение, а из души — глухую злобу. Я одним движением избавился от давящего на плечи груза котомки и мешающего посоха: похоже, пришло время проверить мою факельную поделку в боевых условиях.

Прутья загорелись почти сразу, чему я ещё успел удивиться. А потом из-за ближайшего холма на тракт выбежала седая женщина в чёрной хламиде, и удивляться стало некогда. Старуху по пятам преследовала какая-то адская тварь: тёмно-синяя, безволосая, с непропорционально большой бугристой головой и четырьмя длинными конечностями. Монстр то и дело довольно взрыкивал, скаля жёлтые клыки, — он был уверен, что жертве от него деться некуда.

— Ах, ты ж, пакость!

Как настоящий, то есть не особенно умный, герой я рванул на помощь. На бабкино счастье, почти догнавшее её чудовище отвлеклось на новую, более аппетитную добычу. На моё несчастье, этой добычей посчитали меня.

— Х-ха! — я ткнул горящим факелом в морду нежити и едва увернулся от взмаха когтистой лапы. В следующий раз лапа и огонь встретились, отчего тварь взвыла мерзким фальцетом.

— Н-на, сука!

Зря я, воодушевлённый мнимым успехом, подошёл так близко. Когти играючи вспороли отнюдь не кевларовый свитер и скрытую под ним беззащитную плоть моего левого бока. Тем не менее «Н-на!» тоже достигло цели: я всё-таки воткнул факел в широко распахнутую вонючую глотку.

Тварь завизжала, как поросёнок на бойне. Кувыркнулась через голову — вот уж не ожидал от неё таких акробатических навыков — и понеслась прочь, оглашая окрестности жалобным воем. А я приготовился по-геройски грохнуться в обморок, лишь на самом краю беспамятства сообразив, каким идиотом был. Ну откуда здесь взяться обычной старушенции? Тоже, небось, какая-нибудь нелюдь, которая оставит от моего бессознательного тела одни рожки да ножки. Но хуже всего было то, что своим на фиг не нужным рыцарством я во второй раз крепко подгадил Бабочке.

***

— Пей, — приказал бархатный женский голос.

Мои сухие губы смочила влага, но я хорошо помнил — нельзя, иначе не вернёмся. Ни я, ни Бабочка.

— Упрямый смертный. Пей, это амброзия — напиток богов.

Уговорила. Я приоткрыл рот и позволил жидкости протечь в горло.

— Храбрый, глупый, упрямый, красивый смертный. Совсем как о тебе рассказывали.

Меня с материнской нежностью погладили по волосам. Да кто она такая? Любопытство пересилило желание благополучно отмучаться здесь и сейчас, и я разлепил засыпанные песком веки. Склонившееся надо мной лицо было строгим и нереально прекрасным. Я повидал много женщин, но ещё ни разу не видел настолько чистых, гармоничных, царственных черт. Эту красоту не портили даже совершенно нечеловеческие глаза — расплавленное серебро без признаков зрачка и радужки. Богиня, да? Как её, Персефона**?

— Не угадал, смертный. Моё имя среди людей — Геката***.

Чудесный напиток, каждым глотком возвращавший меня к жизни, закончился, и чашу убрали от моих губ, позволив говорить.

— Старуха… — сил на вежливые формулировки пока ещё не хватало.

— Да, это была я. И мой подданный Эврином, с которым ты так круто обошёлся.

Можно подумать, он меня в ответ пёрышком пощекотал. Кстати, разве я не истекаю кровью?

— Я исцелила те твои раны, которые были получены из-за меня.

Теперь понятно почему запястье зудит, а в боку нет никакого дискомфорта. Я зашевелился, желая сесть.

— Не торопись, — нежная рука тяжело легла мне на грудь, останавливая.

— Но…

— Успеешь. Лежи.

Хорошо. Лежать, не идти — это невозможно как хорошо, лучше только спать.

— Спи, смертный.

Но как же Бабочка?

— Ты веришь, что сможешь дойти, но не веришь, что он сможет дождаться?

Я позволил себе провалиться в сон.

Как и следовало ожидать, проснулся я уже один, если не считать нахально устроившуюся у меня на носу лимонницу.

— Кыш, — дунул я на неё. — Могучая охранительница, гроза эвриномов.

Бабочка легко вспорхнула в воздух, а я принял сидячее положение. Меня не бросили валяться в пыли тракта — великодушно перенесли на мягкую траву обочины. Вместо колен богини я спал на пуховике, факелы и посох были аккуратно сложены рядом. Кроме моих первобытно сработанных орудий в общей куче обнаружилось нечто плоское, завёрнутое в тряпицу. Естественно, я без промедления развернул ткань — надо же, лепёшка и, судя по запаху, медовая. Хм. Вряд ли мне её оставили в качестве провианта: запрет на здешние еду и питьё никто не отменял. Ну, будем надеяться, всё прояснится в своё время.

После амброзии и крепкого сна я чувствовал себя полным сил и энергии, но без половника дёгтя, конечно, обойтись не могло.

— Хана свитеру, — резюмировал я, разглядывая измазанный засохшей