Долина смерти (ЛП) - Халле Карина Страница 2

Новая волна боли скрутила Амелию. Ее спина выгнулась дугой, позвоночник хрустнул, словно сухая ветка. В тесной лачуге раздался отвратительный звук разрываемой плоти, живот словно задрожал. Что-то надвигалось, но Нора уже не была уверена, что это просто ребенок.

Она перестала понимать что-либо.

— Я вижу головку! — прошептала Нора, с трудом выговаривая слова. Ей нужно сохранять спокойствие. — Еще немного, тетя Амелия! Еще чуть-чуть…

Амелия резко повернула голову к ней, шея вытянулась неестественно — длинная, слишком длинная. Из уголков ее рта сочилась черная слизь. И голос, когда она заговорила, стал похож на скрежет костей.

— Плоть от плоти моей, — пропела она, словно зачаровывая. — Кровь от крови моей.

С последним усилием ребенок выскользнул в подставленные руки Норы — невероятно маленький и красивый. Девочка. На одно блаженное мгновение в груди Норы расцвела надежда. Ребенок был теплым — таким теплым по сравнению с трупным холодом кожи матери. Розовым, живым и нетронутым тем, что поглотило ее семью.

Но тут спина Амелии снова хрустнула. Звук рвущейся плоти наполнил лачугу, а ее челюсть исказилась, словно змеиная пасть. В ее глазах, где только что была пустота, загорелся хищный огонь. Пальцы вытянулись и превратились в когти, кожа лопнула на суставах. Свежие раны сочились черной кровью.

— Отдай ее мне! — этот шипящий звук не имел ничего общего с прежним голосом Амелии. — Мой ребенок. Моя плоть! Такая нежная, такая свежая…

Нора отшатнулась, прижимая новорожденную к себе. Малышка слабо пискнула, и Амелия щелкнула зубами, услышав этот звук. Что-то затрещало у нее под кожей — кости ломались и принимали новую форму. Трансформация, которая забрала Томаса и Натаниэля за несколько дней, происходила сейчас за минуты.

— Нет… — прошептала Нора, еле сдерживая рыдания. — Ты тоже…

Она знала теперь — Амелии больше нет, это существо заняло её место.

И у Норы не осталось выбора…

Только бежать.

Буря накинулась на неё, словно нанося удар, когда она вырвалась из укрытия, её сапоги проваливались в глубокий снег. Ветер бил снежными хлопьями в лицо, но холод не шёл ни в какое сравнение с ужасом, который сжимал горло. Позади вопль Амелии разорвал тишину ночи — не человеческий, даже не животный.

Звук того, чего не должно существовать.

Само воплощение нечестивости.

Ребёнок заёрзал у неё на груди. Нора старалась прижать малышку как можно крепче к себе, укутав в тонкую ткань пальто, и молила Бога, чтобы этого хватило. Кожаные куртки они съели еще несколько недель назад, когда только начал мучить голод. До того, как они опустились до вещей куда страшнее.

Тень отделилась от темноты — дядя Томас. Буря сковала его одежду льдом, и ткань хрустела при каждом движении. Его лицо представляло собой обезображенную маску из замерзшей крови и инея, и в тусклом свете, что пробивался из лачуги, влажно блестели зубы. Позади него, из-за сосны выглядывал маленький Натаниэль. Милое, ангельское личико кузена было искажено безумной гримасой, и он улыбался окровавленными, черными зубами.

Она поняла, что они ждали.

Ждали свежего мяса.

— Отдай нам ребёнка, Нора, — произнес Томас хриплым голосом, словно заледеневшим изнутри. — Ты не можешь забрать её у нас. Она не твоя. Нужно утолить голод.

— Не подходите! — закричала она в ответ и ускорила шаг, изменив направление — прочь, к горному хребту. Каждый шаг причинял невыносимую боль — снег был по колено. Ноги горели от напряжения, лёгкие требовали воздуха. Она не знала, куда бежит, но была уверена в одном: она должна унести ребёнка подальше от того, чем стала её семья.

Голод захватывал их медленно сначала, после того, как они съели мертвых. Томас был так против каннибализма, даже когда смотрел смерти в лицо, но в конце концов он тоже сдался, как и многие в других лагерях.

Как и сама Нора.

Сначала они ели тела тех, кто умер естественной смертью, но потом, когда некоторые обнаружили, что голод нельзя утолить, они постепенно впали в безумие, которое никто из них не признавал, пока не стало слишком поздно.

Но превращение Амелии было другим — быстрее, более жестоким. Как будто рождение ребенка ускорило его.

«Проклятие», — подумала Нора. Что это, если не проклятие, наложенное на них духами этой земли за нарушение законов человечества?

Поесть плоть другого — значит стать чудовищем.

И на этот раз это было в прямом смысле.

Еще один крик пронзил ночь, теперь ближе. Звук чего-то, что движется по снегу, быстро.

Нора пригнулась под деревом, когда бежала, но ее нога зацепилась за ветку. Она полетела вперед, сумев развернуться, чтобы не раздавить младенца. Боль взорвалась в плече, когда она упала на него неудачно, провалившись в снег. Когда она подняла глаза, Амелия нависала над ней.

Ночная рубашка тети промокла от черной крови, пар поднимался от грязной ткани. Ее кожа разошлась во многих местах, обнажая мышцы и кости. Ее рот широко раскрылся, челюсть повисла на полосках плоти, зубы выпирали вперед. Молочные глаза превратились в невозможный бело-голубой цвет, светящийся голодным огнем.

— Пожалуйста, — прошептала Нора, хотя знала, что тетя не услышит. — Она твоя дочь. Джозефина.

Амелия бросилась на неё. Нора перекатилась, и острая боль снова пронзила плечо. Ребенок заплакал, но его крик заглушила буря. Нора почти ничего не видела — то ли от слез, то ли от усталости, то ли от начинающегося превращения.

Она уже чувствовала это внутри, голод, который превратил многих в чудовищ. Он грыз ее живот, шепча обещания тепла, мяса, жизни. Кожа ребенка казалась такой мягкой, такой нежной…

— Нет! — Нора в отчаянии укусила себя за руку, используя боль, чтобы сосредоточиться. Она не станет такой же, как они. Пока нет. Пока ребенок в безопасности.

Вдалеке мерцал свет факела. Ветер доносил голоса — человеческие голоса? Поисковая группа? Или те, кто уже заражены?

Те, кто уже обратился.

У Норы не было времени думать. Она поднялась и заставила свои слабеющие ноги двигаться быстрее. Позади звуки погони Амелии стихли, растворились в завывающем ветре. Её семья редко отходила далеко от своего убежища, поначалу их сдерживала паранойя насчет других групп, а потом это превратилось в нечто вроде территориального инстинкта. Голод сделал их жестокими, но осторожными.

Ребенок зашевелился возле ее груди — живой, теплый, человеческий. В этот момент Нора приняла решение. Если поисковая группа состоит из обычных людей, она скажет, что это её ребенок. Она скроет правду о том, что случилось в лачуге, о том, во что превратилась её семья.

И когда голод все же возьмет своё — потому что она чувствовала, что так и будет, проклятье уже горит в её крови из-за плоти, которую она съела в отчаянии, — по крайней мере, она будет знать, что ребенок выжил.

Она побрела к свету факелов, нечеловеческий крик тети затихал в буре. Сквозь кружащийся снег она могла различить приближающиеся фигуры. Человеческие фигуры, двигающиеся нормально, их голоса звучали вменяемо.

Безопасно.

Чудовищное проклятие уже было в её венах, но, возможно, этот ребенок — чудо, рожденное в крови и снегу — найдет другую судьбу. Даже когда голод терзал её внутренности, Нора улыбнулась. Ребенок будет жить.

Она споткнулась, когда поисковая группа заметила её и бросилась вперед, чтобы помочь.

Позади нее три пары бело-голубых глаз наблюдали из темноты.

В ожидании.

Голодные.

1

—

ОБРИ

У женщины за стойкой — повязка на глазу. С тех пор, как я вошла в кабак «Три Фингер Джек», она смотрит как на врага. Тем не менее, у меня есть вопросы, и, похоже, здесь я могу получить некоторые ответы.

— Растягиваешь удовольствие? — спрашивает она, взмахом кухонного полотенца указывая на виски со льдом, зажатый между моими ладонями. Если бы она знала меня, она бы гордилась тем, как я себя сдерживаю, особенно сегодня. Может, куплю себе бутылку в мотель потом. А может, просто поеду обратно в Сакраменто, если это очередной тупик, хотя мысль о возвращении в свою квартиру кажется могилой.