Король в Белом - Валентина Зайцева Страница 9

Снова и снова я спорила сама с собой о чернокнижнике. Я жаждала простить его. Я жаждала его возненавидеть. Я отчаянно хотела наконец определиться. Но было одно чувство, которое я уже не могла отрицать… я любила его. По-настоящему.

— Почему бы тебе не сказать ему о своих чувствах? — поинтересовался Горыныч с моей груди, где он устроился, свернувшись калачиком, словно кот.

Я почесала ему за ушком. Он с довольным видом потянулся навстречу ласке, весело подёргивая хвостом.

— Это будет предательством по отношению к Грише, — ответила я тоном, столь же мрачным, как и моё настроение.

— А разве так будет? Что ж, тогда, похоже, тебе придётся выбирать, не так ли? Мужчина, которого ты любишь, или твой мёртвый друг. Хотя, возможно, Самиру приготовят бетонные тапочки и сбросят на дно моря — теперь, когда он у нас снова есть! — и тогда это уже не будет иметь значения!

Существо пыталось меня подбодрить, но тщетно. Я согнала его с себя и села на кровати. Чёрная стеклянная роза по-прежнему стояла на столе, где я её оставила.

Порывшись в подушках, я нашла записку. Взяла её и перечитала. Слова могли волшебным образом измениться за ночь. В Нижнемирье было возможно всё, особенно если замешан Самир. Я бы даже не удивилась.

Но, к странному своему разочарованию, они остались прежними.

«Поступай, как должна. Самир».

Своим странным и эгоцентричным образом он давал мне разрешение поступить так, как я считаю нужным. Тоска и сердечная боль накатили на меня одновременно. Я вдруг с ясностью осознала, что хочу кричать на него. Бросать в него чем-нибудь. Но я также отчаянно хотела поговорить с ним. Я скучала по нему.

Немалая часть моей души жаждала попытаться всё это распутать. Решить — ненавижу я его или прощаю. Так или иначе, я не могла больше оставаться в этом подвешенном состоянии. Где я одновременно чувствовала и то, и другое, и ни то, ни другое.

Поднявшись, я пошла прочь. Решила прояснить голову единственным известным мне способом. Я бродила по своему новому дому — который понемногу становился всё больше похож на мой родной Барнаул и всё менее на ацтекские руины, хотя их влияние всё ещё явно читалось — в поисках ванной.

Там был душ. Настоящий душ.

Конечно, он был вырублен из камня. Вода лилась из отверстия в стене на каменную плиту, словно элемент ландшафтного дизайна в саду. До современных удобств ему было далеко. Но он был восхитителен. Он помогал расслабиться. Вода была горячей. По счастливому стечению обстоятельств у меня было мыло. Большего мне сейчас и не требовалось.

Я подобрала маленького ящерка, забравшегося в душ, и посадила его на столешницу. Существо напоминало помесь хамелеона с омаром. Судя по красноватому свечению, просвечивающему сквозь кожу на горле, оно, возможно, даже умело дышать огнём.

До сих пор было странно осознавать, что я «материализовала» его силой мысли. Что это чудовище, рождённое моим собственным разумом. Оно было симпатичным по-своему. Мне захотелось остановиться и дать ему имя. Но зов горячей воды оказался сильнее.

Я ступила под горячии струи и позволила им окатить меня с головой. Пар окутал меня. Я закрыла глаза с долгим облегчённым вздохом.

По крайней мере, душ давал мне время подумать.

Любовь к Самиру не отменяла содеянного им. Неотвратимая правда моих чувств не стирала память о том, как он испепелил лицо Гриши всполохом чёрного пламени. Ничто не могло притупить осознание того, что Самир был способен на самые ужасные поступки. Даже если сам считал их оправданными.

Но Самир сам добровольно предстал перед этим судом. Он сказал, что добровольно сложил с себя полномочия Владыки, чтобы понести возмездие. Он мог бы бороться. Найти какую-нибудь надуманную причину, почему он был вынужден так поступить. Особенно учитывая, что Каел готовился к войне.

Самир, со своим тысячелетним опытом и изощрённым умом, наверняка знал с десяток способов, как избежать ответственности. Он мог бы сослаться на древние законы, о которых я и понятия не имела, или найти какие-нибудь формальные поводы для отсрочки, особенно в такое неспокойное время, когда Каел готовился к войне. Мир Нижнемирья был полон условностей и тайных правил, мне недоступных. Но вместо этого Самир отрёкся от престола в пользу Каела и позволил всему этому случиться.

Почему?

Было очевидно, что ему плевать на чьё-либо мнение о себе. Самира абсолютно не волновало, что старейшины, Каел или, вероятно, даже Золтан думают о его морали или чести. Он не видел никакой проблемы в лишении жизни, особенно если считал это оправданным.

Так зачем же допускать этот суд?

И тут до меня вдруг дошло.

Это было не для их блага… это было для меня.

Так вот в чём был его расчёт! Весь этот спектакль он затеял ради одного человека — ради меня. Он дал мне в руки единственный меч, который мог его поразить, — меч правосудия. И теперь мне предстояло выбрать: обрушить его на голову Самира или опустить. Он вынуждал меня сделать этот выбор публично, на глазах у всего Нижнемирья, не оставляя места сомнениям и проволочкам. Он ненавидел неопределенность так же сильно, как и я.

— Ах ты ж сукин сын!

Я со всей силы шлёпнула ладонью по каменной стене душа.

— Только сейчас дошло? Ты милая, но не слишком сообразительная, — поддразнил меня Горыныч, устроившийся наверху, у самого истока водопада.

Я и не подумала возмущаться, что он видит меня голой. Мы, в конце концов, были одним целым. Он чистил свои перья, как птица: окунался в воду, отряхивался, разбрызгивая во все стороны брызги.

— Заткнись, — я на мгновение прислонилась лбом к прохладной, вопреки горячему воздуху, стене. — Не знаю, чего я ожидала. Он всегда ведёт свою игру.

Это была просто очередная стратегия Самира, не больше. И я с горькой уверенностью понимала — он снова окажется хитрее. В этом не было никаких сомнений.

— То-то же! — отозвался Горыныч. — Все его сторонятся именно за эти вечные интриги. А ты... тебе почему-то это нравится.

— Я ему доверяю не из-за его игр, а вопреки им! — возразила я.

— Как бы не так! — парировал Горыныч. — Тебя утешает мысль, что он всегда на шаг впереди. Что у него всё под контролем.

— Угу, — я отмахнулась от комментария и дёрнула за верёвку, управляющую каменной заслонкой, перекрывающей воду.