Слеза Василиска - Екатерина Валерьевна Шитова Страница 9

– Сколько раз говорила этому пьянице, что когда-нибудь эта пьянка его сведет в могилу. И вот, на тебе! Свела!

Я понимающе кивнул, открыл журнал учета трупов, проставил сегодняшнюю дату и снова закрыл его. Мне срочно нужно было выпить кофе – голова гудела, как с похмелья, и отказывалась соображать.

– Одежду, обувь и гигиенические принадлежности успошему принесли? – спросил я у женщины, которая опять что-то шептала себе под нос, время от времени горестно всхлипывая.

– Принесла, принесла. За этим и пришла, – ответила она, – Люди новый год встречать готовятся, стол праздничный накрывают. А мне теперь какой праздник? Мужа хоронить надо, вот бегаю с самого утра. Не до праздников.

Женщина снова жалостливо всхлипнула, после чего протянула мне объемный пакет с одеждой.

– Все новое, чистое, из шкафа только-только достала. Покупали к сыну на свадьбу идти, и вот оно, как все сложилось…

Она достала из кармана полушубка носовой платок и шумно высморкалась.

– Примите мои соболезнования, – безразлично, на автомате произнес я, – Тело будет готово послезавтра утром. Заказывайте гроб, не тяните, а то впереди праздники, плотники тоже люди, сами понимаете…

– Ох, – вздохнула женщина, – а размеры-то какие?

– Перезвоните через час, я сообщу размер.

Женщина жалостливо заглянула мне в лицо.

– Можно мне на него, горемычного, хоть одним глазком взглянуть? – тихо спросила она.

– Нет, не положено, – строго ответил я и повернулся к ней спиной.

Она все никак не уходила. А потом я услышал, как она копошится в своей сумке.

– На вот, сынок, возьми денежку. Сколько есть. Только пусти меня к нему. Сам говоришь, праздники! Значит, никто не придет, не увидит. Мне, понимаешь, извиниться перед ним надо. Мы с ним вчера разлаялись в пух и прах. Мы, знаешь, вечно, как кошка с собакой. Поди он из-за этого так напился. Или, может, домой возвращаться не хотел…

Я резко развернулся, схватил смятую купюру, положенную на стол и сунул ее женщине в руки.

– Не пущу, даже не просите. На похоронах извиняйтесь, сколько душе угодно. А сейчас, простите, мне нужно работать. Трупы сами себя не помоют и не оденут!

Я вывел женщину из ординаторской и захлопнул дверь. Убедившись, что она ушла из морга, я вздохнул облегченно и нажал на кнопку электрического чайника. Тот зашумел, я присел на стул и только тогда вспомнил про Жанну и про то, что ночью произошло в холодильнике. Вот только… Это все, по-моему, мне приснилось. Я подошел к маленькому зеркалу, висящему над раковиной и внимательно присмотрелся к своему лицу. Под глазами залегли тени, а в целом, вид был, как всегда. Я почистил зубы, протер очки и заварил себе две ложки растворимого кофе.

– Да конечно, это мне приснилось! – воскликнул я, – после такого стресса еще не то приснится!

Допив кофе, я надел униформу, взял пакет с вещами, принесенный вдовой, и пошел к холодильнику. Но чем ближе я подходил к массивной двери, тем сильнее замедлял шаг. Грудь снова наполнилась тоской.

– Жанна… Ну почему? – прошептал я и зажмурился.

Надо было брать себя в руки. Остановившись, я глубоко вздохнул и открыл тяжелый засов. В холодильнике все было так, как я оставил вчера. Все, кроме одного. Простыня, которой я укрыл тело Жанны, снова лежала на полу. Сама Жанна лежала на каталке с открытыми глазами. Я подошел, поднял простыню и снова накрыл ее, прижав ладонь к ее векам. Сердце екнуло. Все-таки, я не мог смотреть на тело любимой, как на работу. Все с ней было не так, как с другими трупами. Мне вдруг страшно захотелось окружить ее теплом и заботой, пусть даже она уже ничего не чувствовала. Я взял ее руку и поднес к губам.

– Жанна… – вздохнул я, – как же я по тебе скучаю! Милая моя… Ну почему, почему?

Ни запаха, ни трупных пятен, ни следов разложения на ее теле не было. Удивительно, но она даже толком не окоченела за все это время. Я еще раз проверил пульс, но потом горько усмехнулся своей наивности. Это было очень непрофессионально. Тела разлагаются с разной скоростью, скоро и Жанну настигнет участь всех покойников – она начнет гнить.

Из ординаторской послышалось пиликанье моего телефона, и я, наконец, вспомнил, зачем пришел в холодильник. Выкатив труп мужчины в секционную, я переложил его на стол и начал с силой разминать окоченевшие мышцы. Когда я повернул его на бок, из легких со свистом вышел оставшийся воздух, как будто мужчина тяжело вздохнул. Я уже привык к подобным звукам и не обращал на них внимания.

Тщательно помыв мертвое тело, я продезинфицировал его и вставил ватные тампоны, смоченные в формалине, во все отверстия. Потом я достал из мешка новый костюм, приготовленный вдовой, и, сделав несколько разрезов на нем, облачил покойника в его последний наряд. Одевать покойников не так-то просто. Я всей душой не любил эту часть своей работы. Я лучше несколько раз вскрою и зашью труп, чем один раз одену его. Чаще всего, мертвые отчаянно “сопротивляются”, я всегда так говорю об этом – конечности не гнутся, тело затвердевает. Поэтому одежда режется вдоль и поперек, закладывается за спину, только спереди все остается целым. Была бы моя воля, я бы всех мертвых укутывал в ткань, оставляя открытым лишь лицо. Зачем нужна вся эта одежда? Но традиции есть традиции…

После того, как я закончил процесс одевания, мне оставалось лишь привести в порядок лицо покойного, которое после обморожения имело темно-лиловый цвет. Я обработал кожу антисептиком и покрыл ее толстым слоем тональной основы, а когда она высохла, нанес сверху еще один слой, чтобы добиться желаемого оттенка. Закончив, я критическим взглядом осмотрел проделанную работу и остался доволен. Теперь покойник выглядел торжественно и достойно. Глядя на его спокойное, белое лицо, невозможно было догадаться, что при жизни он был алкоголиком.

Я смотрел на мертвое лицо, словно на картину, которую только что сам нарисовал. Даже в морге есть место творчеству. Работая над некоторыми поврежденными лицами, мне приходилось быть не только художником, но и скульптором. Надо сказать, у меня отлично получалось гримировать покойников и реставрировать поврежденные лица, в отличие от моих напарников. Они иногда в шутку называли меня Микеланджело. Я отмахивался, но в глубине души мне это льстило. Я считал себя талантливым по этой части.

Причесав покойного и нанеся широкой кистью на его лицо последние штрихи посмертного грима, я прикатил нарядного, готового хоть прямо сейчас ложится в гроб, мужчину, в холодильник и, поставив его каталку