Венчание - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 7

— Даже и не подумала, на Любаву смотрела, на Федора, некогда мне по сторонам глазеть было. Так, взором прошлась… ты думаешь, с ней неладно — или в ней?

— Не знаю я, что и думать. Не нравится она мне, а что неладно — не знаю я.

— Хорошо, Устя, расспросим, да и знать тебе дадим. Покамест же осторожнее будь, вдвое, втрое. Завтра у тебя врагов вшестеро прибавится, вдесятеро.

Устинья это и так знала. Но ради Бориса — пусть враги прибавляются! Она их всех похоронит!

* * *

Аксинья и свадьбу-то свою запомнила плохо. Когда б сказали ей, что всему виной капелька дурманного зелья, кое подлила ей царица Любава, так и не поверила бы.

Но и зелье было, и смотрела она на все, ровно через толстое стекло.

И даже когда они с Федором вдвоем остались, не испугалась она ничего, словно не с ней, с кем-то другим все происходило.

На ком-то другом платье рвали, рыча от злости, с кого-то другого рубашка в угол улетела, и потолок над кем-то другим поплыл, и почти не больно даже, просто подушка почему-то горячая и мокрая, как и ее щека…

И Федор, получив свое, отстраняется, довольно падает рядом и тут же засыпает.

Аксинья — не Устинья, но похожи две сестры, в полусумраке спальни, в зыбком пламени свечей, что одна, что вторая — почти едино ему. Главное — кровь, одинаковая у обеих девушек.

Аксинья медленно встает с кровати, обмывается из кувшина, неловко проливая воду на пол — и съеживается на лавке.

Ей больно, тошно, страшно и одиноко. И даже дурман этого не смягчает.

Не так ей мечталось, не так думалось, не то было с Михайлой, от его поцелуев голова плыла, сердце замирало сладко, а тут все тошно, страшно, и болит все сильнее, и пятна синие на запястьях, на бедрах — намерено грубым Федор не был, просто не думал ни о ком, кроме себя.

И ноет что-то внутри.

Болезненное, беспомощное, словно струна натянулась и вот-вот лопнет…

Аксинья не понимала, что происходит, а все просто было. Первая кровь женщины пролилась, утрачена ее невинность, которую отдала она Федору, и которая связала мужчину и женщину. С Михайлой, это так, игрушки были, а вот сейчас все всерьез, и связь между мужем и женой образовалась. Ущерб Федора теперь ее силой заполнялся, ей приходилось мужа поддерживать. А что не знала она, не понимала происходящего, так с неопытной еще и лучше тянуть силу, потому как легче и проще.

Федор на бок повернулся, руки протянул, жену рядом не нащупал и глаза открыл.

Подошел, сгреб Аксинью в охапку, перетащил на кровать, ну и еще раз долг отдал, зря тащил, что ли? Потом пригреб ее к себе поближе, как была, и не слишком заботясь об удобстве жены, снова засопел. Только уж теперь выбраться не получилось у женщины.

Аксинья лежала и тихо плакала. И старалась не шевелиться, потому что дурман развеивался окончательно, а боль нарастала. И внутри, и снаружи…

За происходящим в спальне наблюдали трое человек. Не из любопытства, а надо так было. Ежели Федор и эту удавит… или что хуже, с ним припадок случится, помогать надо будет — они мигом придут. Но не пришлось.

Ведьма еще раз спящего Федора осмотрела, кивнула, глазок закрыла.

— Отсюда плохо видно, но мне кажется, установилась привязка. Первое время им бы лучше рядом побыть, потом уж легче им расставаться будет. Но девка слабенькая, надобно кого посильнее, этой не хватит надолго.

— Сестра ее посильнее, да там покамест не получится ничего, — Платон недовольно бороду огладил.

Ведьма только плечами пожала.

— Значит, еще кого искать будем. Феде сейчас полегче будет, вот ребеночка… не знаю, получится ли. Там придется кого-то из родственников Аксиньи… отец или брат подойдут.

— Брат, — кивнул Раенский. — Не сразу, конечно, месяца через два или три, как привязка установится.

— Хорошо. Что для ритуала нужно, все приготовлю, — ведьма платок поправила и к выходу развернулась.

А что? Все необходимое она уж увидела, а остальное ей и не надобно. И так неуютно ей на свадьбе было, ровно чей-то взгляд спину сверлил, пристальный, холодный, как клинок меж лопатками уперся.

Кто?

У кого она подозрения вызвала?

Выяснять надобно. И — устранять. Ни к чему человеку с такими подозрениями на белом свете жить. Она поможет.

* * *

На рассвете в церкви считай, никого и не было.

Патриарх лично.

Семья Заболоцких — вся, кроме Вареньки маленькой и Аксиньи.

Боярин Пущин.

И самые главные люди — жених да невеста.

Борис и Устинья.

Боря невесту к алтарю вел, в нарушение всех правил, а Устя ровно от счастья светилась под покровом легким, кружевным. Вот уж не знала она, что получится, когда кружево плела, а вышел для нее покров: легкий, летящий, снежный…

Патриарх и сам улыбнулся невольно.

Не женятся так цари-то. А только видно, что у этих двоих счастья да любви куда как побольше будет, чем у Федора с Аксиньей. Там и жених стоял, ровно гороха наевшись, и невеста пошатывалась, глаза у нее тоскливые были, а тут оба светятся.

И государь — уж и не думал Макарий, что с такой теплотой Борис на невесту смотреть будет. Но тут явно не только расчет, хотя и он оправдан.

Заболоцкие — род не слишком богатый, но древний. И не слишком многочислен этот род, многое для себя не попросит, а государя поддержит. А еще Федор на Аксинье женился…

Ох, не нравился патриарху этот брак, но Любава настояла, надавила. А вот сейчас венчал он царя, и внутренне понимал — все хорошо, все правильно, и на сердце легко и приятно было.

Наконец последние слова отзвучали, Борису невесту поцеловать разрешили. Государь покров приподнял — и к губам невесты потянулся, а та руки ему на плечи положила, навстречу приподнялась — и так у нее глаза сияли…

Любит она его.

И Макарий, поневоле, взмолился Господу. И не думал он, а вот само как-то вырвалось.

Господи, спаси их и сохрани! Долгих лет им и детишек побольше!

Глава 2

* * *

Пира тоже не было, молодые в покои государевы прошли, к изумлению всех встречных. А и то — идут по коридору ни свет ни заря двое, рука об