Прибежище из серы и тьмы - Люсинда Дарк Страница 6

— Почему? — он спрашивает. — Почему я? Почему вы это делаете? Пожалуйста! Я только хочу служить… — Крик эхом вырывается из его рта, прерывая все, что он мог бы сказать. Кровь на его груди пузырится и делает в точности то, что сделали ленты. Она живет своей собственной жизнью, растекаясь реками по его груди и животу, поднимаясь к горлу и спускаясь к бедрам.

Голоса, низкие и гипнотизирующие, начинают звучать вокруг него. Язык, который я не узнаю. Малахи начинает содрогаться на каменной плите, подергиваясь и корчась от какой-то призрачной болезни, которая пустила корни внутри него.

Сильный удар раздается снаружи моего барьера, но я слишком увлечена происходящим, чтобы обращать на это внимание. Это не просто сцена, а воспоминания мужчины. Это воспоминание.

Ужас и отвращение наполняют меня, когда Малахи кричит в агонии, когда его грудная клетка трескается и раскалывается. Ломаются кости. Хлещет кровь. Тени, окружающие его, придвигаются ближе. Как один, они соединяют руки из-под своих мантий и капюшонов и начинают дышать. По крайней мере, так это кажется. Фигуры под одеждой вдыхают, грудь расширяется, и сквозь болезненные вопли Малахии из него выходит облако мерцающего света.

Свет мерцает, паря над дергающимся телом Малахии, а затем, когда фигуры продолжают делать глубокие вдохи, он распадается на части. Как будто сам свет — это облако дыма, которое можно втянуть внутрь, равные его струйки исчезают под капюшонами тех, кто окружает Малахию. По мере того, как все больше и больше вещества перестает существовать, тело Малахии замедляет свои подергивания. Его крики стихают, а затем, в конечном счете, замолкают.

Все пять фигур отпускают друг друга и откидывают капюшоны. У меня скручивает желудок, и рвота грозит подступить к горлу. — Намного лучше, — говорит Трифон, склонив голову набок.

Я наблюдаю, как тонкие морщинки возраста исчезают с его лица, словно сами собой… как Кэдмон назвал это? Магия. Не Божественность.

Это табу. Мой взгляд устремлен на Малахию, но его там больше нет. Оставшаяся оболочка ссохлась. Серая кожа натянута на кости, которые намного меньше, чем должны быть. Его грудная клетка выглядит как пасть древнего зверя, ребра выступают наружу, как длинные отбеленные зубы. Вся его молодость ушла. Кожа на его теле похожа на кору, морщинистая и почти прозрачная. Кровь высохла и превратилась в пыль.

Поднимая глаза, я отрываюсь от воспоминаний и обнаруживаю, что смотрю на окружающий меня барьер. Теперь, когда я снова здесь, я слышу ярость с другой стороны и знаю, кто это. Трифон.

По окружающим меня камням образуется трещина, становящаяся все шире и шире, пока сквозь нее не проникает темная когтистая рука. Покрытая паутиной и истекающая кровью, голос Трифона эхом отдается в моей голове.

Я узнаю, кто ты, предупреждает он меня. Ты не сможешь спрятаться от меня. Ты не

Я просыпаюсь мокрый от пота и тяжело дышу. Садясь, я провожу рукой по противоположной стороне матраса, ощупывая его в поисках чего-то «кого-то» только для того, чтобы обнаружить, что там пусто. Смаргивая слезы, которые, я и не подозревала, что выпущу на волю, я замедляю свое бешено колотящееся сердце ровными вдохами. Сон — это не моя реальность, но эта комната, эта кровать и аромат рома и специй в воздухе — это так. Трифон больше не в моей голове. Я здесь. В покоях Даркхейвена. В безопасности. Я в безопасности.

Но надолго ли? Чей-то голос шепчет в ответ. В ответ я подтягиваю колени к груди и обхватываю их руками.

Дыши. Мне, блядь, нужно дышать. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Я заставляю свои легкие работать, отсчитывая секунды между каждым вдохом. Раскачиваясь взад-вперед на груде подушек, которые занимают изголовье кровати Руэна, я пытаюсь не разрыдаться от информации, которая таиться в моей голове.

Воспоминание о смерти Малахии — лишь одно из многих. Лицо Кэдмона тоже было там, среди лент, его лицо было окровавлено и избито так сильно, что один глаз заплыл и закрылся. Он что-то говорил этому человеку — Трифону, своему гребаному убийце, — но что это было?

Я не знаю, как долго я сижу так, покачиваясь на мягком матрасе Руэна, но когда тусклый свет зари начинает пробиваться сквозь занавески на единственном окне, я решаю, что этого достаточно. Встав с кровати, я иду через комнату к шкафу и достаю из него пару плотных черных брюк. Надевая их, я перевязываю грудь и надеваю синюю рубашку, дополняя все кожаным поясом на бедрах.

Без сомнения, из-за того, что я ворочалась ночью, Руэн не мог уснуть. Как бы я ни была потрясена всем испытанием, которому Трифон подвергнул меня во время объявления на арене за несколько дней до этого, я не единственная, кто борется со сном. По пути к двери я останавливаюсь перед высоким зеркалом и застываю, когда вид собственного лица повергает меня в шок.

Впалые щеки. Запавшие глаза. Я поднимаю руку и провожу по горлу, которое, кажется, еще больше выделяется над моими выступающими ключицами. Неужели я действительно дошла до такого состояния?

Я знаю, что это неправильно. Это не я. Мне нужно взять себя в руки. Нужно составить план, предпринять действия. Мы не можем позволить Богам победить.

Кэдмон… Я закрыла глаза, как от собственного отражения, так и от напоминания о том, что я увидела, когда Трифон попытался проникнуть в мое сознание.

Представая перед Академией и информируя всех нас о своем плане отправить всех на Ортус, он молча атаковал мой разум. Такого рода сила… Я действительно не понимаю, о чем думал Кэдмон, почему он поклялся, что я буду той, кто убьет Царя Богов.

Вновь открывая глаза, я отворачиваюсь от зеркала и направляюсь к двери. Повернув ручку, я выхожу из спальни Руэна. Гостиная, к моему удивлению, пуста. Нахмурившись, я оглядываюсь в поисках любого знака, который мог бы подсказать мне, куда подевались остальные. Шепот эмоций в моем сознании заставляет меня повернуться к окну и шагнуть вперед.

Аранея, моя маленькая Королева пауков, сидит на стене, я отвечаю на ее мысленный призыв, когда поднимаю руку и позволяю ей запрыгнуть мне на ладонь. Ее пушистые лапки переступают туда-сюда, когда она кружит, а затем опускается на мою кожу, вес ее живота такой маленький и хрупкий, несмотря на то, что это один из самых больших пауков, которые у меня когда-либо были.

— Ты знаешь, куда они ушли? — Я спрашиваю ее мягко.

Меня успокаивает, когда я прижимаю кончик