Обелиск - Полин Герц Страница 6

ребят на сортировке внутренней почты до больших боссов, знала, что она неприкосновенна. Что она его. Под защитой. Равенство никогда не было, да и, наверное, никогда не будет реальным, только не для тех, кто родился без члена – они всегда ступенькой ниже. Смотреть в стеклянный потолок и вспоминать броские речи политиков о гендерном равенстве. Речи мужчин-политиков. О гендерном равенстве.

– Ройс, иди проспись, – по возможности вежливо, но так, чтобы не показалось, что с ним заигрывают. – Ты время видел? А себя видел?

– Брось, детка. Впусти погреться, – и снова этот мерзкий взгляд, будто лежишь голая в склизком масле. Гадость.

– Не впущу, – запас дружелюбия иссякал с каждым его шагом, а разгоряченная кровь вопила изо всех сил: «давай размажем недоноска по асфальту, хотя бы попробуем». – Проваливай, Ройс.

Пока одна рука сжимала в кулаке ключи, вторая шарила в сумке в поисках баллончика. Кажется, он давно просрочен, но еще вполне может напугать. Хотя… его уже ничто не напугает – источая пары алкоголя, коллега подбирался все ближе. Она уже отчетливо видела в его глазах пьяную и дикую решимость. Он ждал этого случая. Отыметь ее. Февральской ночью в абсолютной темноте, потому ни один чертов фонарь не работал.

«Часть квартала останется без света 3 февраля».

Краем глаза она заметила очередную голубую бумажонку. Твою мать.

Это конец. Либо он скрутит ее и воплотит в жизнь каждую мерзкую фантазию, что лелеял с тех пор, как статус неприкосновенности был снят, либо она все-таки сможет его отпинать. Второй вариант был, вне всяких сомнений, более подходящим, но и тут приятного мало: гад отомстит. Как делал всегда, когда ему попадалась несговорчивая стажерка или недоступная новая секретарша. Перекрутит и переврет все, что можно, превратит ее жизнь в ад, развешивая безупречно подделанные пошлые фотографии по редакции. Снимкам, естественно, никто не поверит, но еще ни одна даже самая смелая леди не выдерживала больше пары недель. Слишком унизительно, особенно если знать, что уроду ничего за это не будет. Придурка ценили, а потому от зареванной девчонки откупались чеком, притворно кающегося мерзавца журили за закрытой дверью, а после все повторялось по кругу.

Ну уж нет. На ней этот сраный круг прервется. Подавитесь своими чеками.

Перцовый баллончик был успешно найден, и она молилась, чтобы он сработал. Ослепить, схватить за волосы и от всего сердца приложить к широким каменным перилам, пока не опомнился. И молиться, чтобы этого оказалось достаточно, потому что на большее ее сил все равно не хватит.

Занесенная вверх трясущаяся рука с баллончиком в ладони внезапно опустилась, а беззвучное «отче наш, сущий на небесах» замерло на губах. Входная дверь открылась. За порог шагнула нога в идеально отглаженных черных брюках и начищенных ботинках. Следом появилось и все остальное – черное пальто, такой же черный шарф. Образ портила лишь одинокая снежинка, решившаяся упасть на черные волосы.

Она никогда не верила в эффект замедленной съемки, но адреналин, что кипел в крови, был с ней не согласен. Человек-с-не-полным-именем медленно развернулся и, кажется, только сейчас заметил странную пару на крыльце. Она – растрепанная, беззвучно ревущая, и кто-то второй, пьяный, злой, насквозь провонявший виски, не сильно пугающий, но серьезно настроенный.

Еще до того, как брови Человека-плевать-с-каким-именем начали ползти вверх, она уже открыла рот.

– Дорогой! Как хорошо, что ты решил меня встретить! А я все ключи не могу найти, представляешь? Извини, что долго, по работе, знаешь… Совсем замоталась, еще и эта презентация, а потом такси все никак не ловилось… Бывает же так, да? Вот копуша. – какого-то черта она не орала «спасите, тут пожар, чертов насильник, не горит свет, а за углом котенок пищит».

Она тараторила, давила улыбку и пробиралась ближе к руке в черной кожаной перчатке. Сплетала его опешившие пальцы со своими и сжимала так сильно, как только могла. Ключи тихо брякнулись на камень.

Холодные глаза расширились, где-то в их глубине, она могла поклясться, набатом гремел вопрос «какого черта?». Но пальцы не разжались. Она услышала, как он быстро прочищает горло. А потом…

– Я думал, ты заблудилась по дороге. Милая, – не будь ей так страшно, она бы расхохоталась. Так ее еще никто не называл. Нет, слово-то слышала, но чтобы так глухо, почти могильно. Стерильно-милая. – Пойдем домой, ты уже дрожишь, – а вот это уже прозвучало теплее. Потому что было правдой. И даже не дрожала. Тряслась.

Пока пьяный Ройс беззвучно хлопал ртом, как выброшенная на сушу мерзкая рыбина, Человек-с-самым-прекрасным-именем быстро затащил ее внутрь, умудрившись ловко подцепить упавшую связку ключей свободной рукой. Как игрушку из автомата.

Ноги подкосились как только дверь захлопнулась, а родная темнота встретила теплом. Воздух из легких вылетел одним махом, в глазах снова предательски защипало. И она бы совершенно точно рухнула навзничь, если бы сильная рука не перехватила обмякшее тело.

Издалека, словно из-под воды, она услышала звон металла, скрип дерева и едва уловимый писк пружины. А после почувствовала, как ее накрыл шерстяной плед, окутав ароматом крепкого кофе и кондиционера с ванилью. Три упаковки по цене двух.

Она тут же провалилась так глубоко, что не ощутила, как прохладная черная кожа перчатки невесомо коснулась ее щеки.

Так глубоко, что даже не уловила, как тонкие губы шепнули на ухо «отдыхайте, Элизабет».

Стрелка на наручных часах показала полночь.

Часть 2. Порох и керосин

Вот так просто, настоящими ногами по настоящим улицам, он не ходил уже давно. Последний раз, кажется, на заре нового века, когда город официально сошел с ума. Он вспоминал, как вокруг гремела музыка, шипели бенгальские огни, гудели машины, а яркие экраны отсчитывали секунды до полуночи. Какофония и балаган – новые синонимы праздника. Люди встречали миллениум так восторженно, словно действительно верили, что с переходом в новое тысячелетие все поменяется. Строили нереальные планы, загадывали несбыточные желания, давали невыполнимые обещания.

Они никогда их не сдержат.

Возвращаться сюда всякий раз было тяжело: вокруг кипела жизнь, но он ее не чувствовал. Совсем. Погружаться в мир, понимая, что не можешь стать его частью, горько, потому что ветер не оставлял прохладные поцелуи на щеках, а редкие снежинки не вызывали волну мурашек по шее. Он словно смотрел на все через прозрачное стекло.

Оно никогда не исчезнет.

Но всякий раз, получая новое задание, не задумываясь соглашался на любые условия. Спустя год просился поработать 11 сентября, рассчитывая ненадолго задержаться, но замешкался, и все места разобрали. А так – что угодно, лишь бы хоть на время вынырнуть из