Хозяйка проклятой деревни - Данта Игнис Страница 43

Путь до деревни был мучителен. Воины не разговаривали со мной, лишь крепко держали, их пальцы впивались в мои руки, как тиски. Испуганные лица жителей, выглядывающих из укрытий, их шепот, полный страха и любопытства, когда они узнавали меня – все это сливалось в один непрерывный кошмар. С позором, как последнюю преступницу, меня втолкнули в полутемный, пыльный чулан в таверне «Дохлый гусь». Дверь захлопнулась, и тяжелый засов лязгнул, отрезая меня от мира.

Я осталась одна, в темноте и тишине, нарушаемой лишь собственным дыханием и отчаянным стуком сердца. Слезы снова хлынули из глаз, беззвучные, горькие. Но почему он снова пощадил меня? Он мог убить меня там, на поле боя. Это было бы справедливо. Это было бы… проще. Но он приказал запереть. Ждать.

Эта отсрочка, эта непонятная милость была хуже пытки. Она не давала утешения, лишь бередила раны. И все же, где-то в самой глубине истерзанной души, там, где еще теплился крошечный, почти угасший огонек, шевельнулась слабая, иррациональная вера. Шанс на то, что эта пустота в его глазах – не навсегда. Шанс на то, что еще не все потеряно. Но это чувство было таким хрупким, таким призрачным, что я боялась даже дышать на него, чтобы оно не рассыпалось в прах.

Глава 27

Илидан

Тьма все еще шевелилась под кожей, приглушенное эхо той силы, что я впустил в себя. Большую часть я выплеснул на этих чешуйчатых ублюдков, но остатки, словно ядовитый осадок, обосновывались в жилах, даруя странное, извращенное чувство мощи и одновременно – пустоты. Я стоял посреди поля, усеянного трупами – моих воинов, тварей из прорыва, и двух колоссальных драконьих туш, уже начавших остывать под холодным ветром. Победа. Горькая, как полынь.

Первым делом – мертвые. Мои мертвые. Те немногие, кто остался верен до конца, кто не дрогнул перед ледяным дыханием сапфирового ублюдка. Я сам, своими руками, выкапывал для них могилы на деревенском кладбище. Воины, что подоспели из Адиль, молча помогали, их лица были мрачны и сосредоточены. Никто не задавал вопросов. Они видели, что стало с драконами. Видели, что стало со мной.

Только когда последний холмик был насыпан, я позволил корабельному лекарю, старому Йоргену, приблизиться. Он цокнул языком, осматривая рану на спине, ту, что оставила она.

– Глубоко, адмирал. И края рваные. Но заражения быть не должно, как ни странно. И кровотечение почти остановилось само. Вам везет, или… – он осекся, покосившись на мои руки, где под кожей все еще словно бы клубились тени.

Я ничего не ответил. Конечно, «везет». Тьма, поглощенная из прорывов, не только дала силу для боя, но и подлатала тело. Раны затягивались быстрее, чем следовало, боль притупилась, сменившись глухим, тяжелым гулом внутри. Я чувствовал ее, эту чужеродную энергию, как холодный огонь, тлеющий в груди. Она требовала выхода, но я сдерживал ее, понимая, что большая часть уже растрачена.

Настроение было паршивым. Хуже некуда. Две подлости за один день. Усмешка сама собой скривила губы. Даже для меня, привыкшего к ударам в спину, это, пожалуй, чересчур. Словно судьба решила проверить, сколько я еще выдержу. Меня никогда никто не любил. Драконы презирали за полукровность, люди боялись и ненавидели. Мать… о ней и вспоминать не хотелось. Ее «любовь» оставила на мне больше шрамов, чем любой враг. А отец… Великий дракон, один из древних, делал вид, что меня не существует. Забавно, не правда ли?

И теперь – Дагер. Мой сводный братец. Чистокровный, высокомерный, вечно кичившийся своей безупречной рубиновой чешуей. Я видел его пару раз в столице, на каких-то дурацких драконьих сборищах, куда меня иногда затаскивали по долгу службы. Он всегда смотрел на меня сверху вниз, с плохо скрываемым отвращением. Но чтобы вот так, в открытую, попытаться убить? Что ему понадобилось на этом забытом богами клочке земли? Или приказ пришел свыше? От отца, решившего, наконец, избавиться от позорного бастарда? Мысли путались, злость тугим узлом стягивала горло.

Но даже ярость на Дагера меркла по сравнению с тем, что я чувствовал к Этти. Этелии. Эта девчонка… Я ощущал к ней необъяснимый, почти болезненный интерес. Он гнездился где-то глубоко, вопреки всякой логике, вопреки здравому смыслу. Да, она уже пыталась убить меня. Тогда, в замке. Но ее слова, ее глаза… она так убедительно твердила, что это была не она, а какая-то другая душа, прошлая «хозяйка» этого тела. «Сноходица», говорила она, попавшая в наш мир случайно. И я, циник, битый жизнью, почти поверил. Она действительно была другой. Говорила иначе, двигалась иначе, в ее взгляде плескался ум, которого я не ожидал увидеть. И какая-то странная, почти детская ранимость, которую она так отчаянно пыталась скрыть за напускной силой.

Я почти поверил. Почти… И вот она снова вонзила мне нож в спину. Ну не нож – заклинание, разница невелика. Выбрала момент, когда я был наиболее уязвим, когда все мои силы уходили на сдерживание прорыва. Удар был точным, рассчитанным. Предательство. Снова.

Ярость и боль боролись во мне, разрывая на части. Я должен был убить ее там, на поле. Оставить лежать рядом с драконами, как еще одну жертву этого проклятого дня. Это было бы правильно. Это было бы… легко. Но я не смог. Я отдал приказ запереть ее. Отложил решение. Почему? Сам себе я в этом не признавался, гнал эти мысли прочь, но ответ прост и отвратителен в своей слабости. Эта девчонка, эта предательница, эта заноза в заднице… она мне небезразлична. И эта мысль хуже любой раны, хуже любой поглощенной тьмы.

Ноги, словно повинуясь чужой воле, сами привели меня к таверне. К той самой двери, грубо сколоченной, с тяжелым железным засовом, за которой сейчас находилась она. Я остановился, чувствуя, как гулко бьется сердце – или это отголоски тьмы, что еще пульсировала во мне, отзывались на близость… чего? Ее страха? Моей собственной нерешительности?

Йорген давно ушел, отдав последние распоряжения по лагерю и раненым. Деревня погружалась в тревожный сон, нарушаемый лишь скрипом флюгера на крыше таверны да далеким воем какого-то зверя в лесу. Я был один.

Рука сама собой потянулась к засову, но замерла на полпути. Я прислонился лбом к безразличному, шершавому дереву. Оно пахло пылью, старым вином и чем-то еще – едва уловимым,