Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова Страница 37

Устя не знала, но справедливо опасалась. А вдруг?

Вот и стояла молча, глядела по сторонам. И сама себе не поверила… опять⁈

Фёдор⁈

Точно, царевич. Стоит, по сторонам смотрит, одет просто, но она-то его и в дерюге узнает. И свита с ним. Вот он, Михайла неподалеку трется, вот еще несколько людей… одеты нарочито просто, да держатся спесиво. Кто-то из бояричей?

Может и такое быть. А, вот Фёдоров дружок, боярич Кусин. Потом он боярином стал, заматерел. Фёдор, может в насмешку, даровал ему новую фамилию. Кусакин он стал.

Станет. Лет через десять.

Чего их всех сюда принес нечистый⁈ Разве она непонятно что-то показала? Записку сожгла, общаться отказалась — чего еще надобно? Или некоторым людям поленом разъяснить?

Так она бы со всем удовольствием, да не поймут ее! А жаль…

За этими размышлениями пропустила Устя большую часть службы. Продумала о своем, о девичьем.

О поленьях, которые так хорошо кидать, ухвате, скалке и прочих приятных приспособлениях, которые используются в семьях. И на Фёдора даже и не посмотрела.

А царевич смотрел.

И думал, что может, и права была маменька, когда о женитьбе говорила.

Или нет. Неправа.

Вот оженили б его, а он бы Устинью увидел. И что потом?

И ничего. То есть ничего хорошего. Что ему было бы делать с любой другой женой? Ненужной, нелюбимой, постылой? То-то и оно.

А сможет он на Устинье жениться? А почему бы и нет. Не холопка, не крестьянка — боярышня из старого рода. Заболоцкая, а это о чем-то да говорит.

Когда государь Сокол пришел на Ладогу, его ближники с ним пришли. И родовые имена себе по увиденному нарекли.

Ижорский — стало быть поместье его было вблизи Ижоры. Заболоцкий — за болотом. Так что род у Устиньи старинный. Может, матушка против и не будет.

Попросит-ка он дядюшку с ней поговорить. А сам и послушает.

* * *

Михайла тоже стоял в храме, в свите царевича.

Да, пока ему денег не перепало, ну так что же? Еще все впереди.

Вот, стоит его красавица, глаза опустила. Молится. И не играет, Михайла видит, вся она там, в молитве. Сосредоточена, глазами по сторонам не стреляет, как иные вертихвостки, о чем-то возвышенном думает. И лицо у нее такое…. В свете свечей она кажется неземной красавицей. Толстая коса чуть не до колен падает, лента в ней блеклая. Золотом вышита, а волосы все одно роскошнее. Рыжие? Каштановые? Такой оттенок роскошный, густой…

Вот младшая ее сестра, та просто рыжая. Некрасивая.

А стоит рядом, глазами так по сторонам и шарит. Боярыня ее раз одернула, два, да и отвлеклась.

Тут-то Михайла шаг вперед и сделал.

Не знал он, какой из боярышень удастся записку подкинуть, но Устинье не стоит, наверное. Она одну записку сожгла, и вторую сожжет. А вот Аксинья…

Михайла вроде бы и ничего не делал, просто мимо прошел, кажется, даже и не коснулся — и улыбнулся. Руки-то память не потеряли, руки помнят.

Руки делают.

Это с мошной он не рассчитал, не подумал, что та тяжелая, вот Фёдор сразу и спохватился. А с записочкой — чего там! Легко!

Аксинья вся побелела от переживаний, веснушки некрасиво выделились, но записку не отбросила. В руке сжала.

Прочитает. Вот и ладненько, мошну вернуть надобно. А там и поближе к своей красавице подобраться. Пусть через сестру ее, пока и так ладно будет.

Михайла еще раз огляделся по сторонам.

Нет. Никто и не заметил.

* * *

На хорах было тихо и чинно. Никто не болтал, не перешептывался, людей вообще было всего несколько человек. Зато какие!

Давненько маленький храм таких не видывал… да просто никогда! Царица Любава пожаловала! Сама, как есть. И боярышни при ней, и лекарь, вдруг ей дурно станет.

Устроилась, молится.

Наверное.

На самом деле государыня Любава Никодимовна разглядывала людей внизу. Подозвала к себе Адама Козельского.

— Которая?

Адам разглядывал женщин внизу.

Платки, платки…. Да что там поймешь, под теми платками? Вот, в Лемберге, или Франконии — дело другое! Женщины там более раскованы, более дерзкие, а как приятно на них сверху посмотреть, особливо когда они в декольтированных платьях! Это ж пиршество для взгляда!

А тут?

Впрочем, вот, кажется… точно! Коса, простой сарафан, рядом с ней мать и сестра…

— Вот эта, государыня.

Любава с интересом разглядывала неподвижную девушку. Сверху мало что было видно, но кое-что она оценила. Спокойно стоит, руками не дергает, по сторонам не оглядывается, молится. Это хорошо. Платье скромное, коса длинная.

Движения… движения тоже хорошие. Спокойные, плавные.

Федя тут…

Пришел повидаться с зазнобушкой? Ан нет, сыночек на нее смотрит, а та — нет. Той ни до чего дела нету. Значит, не свидание у них, просто Феденька сам пришел.

Интересно…

— Адам, ты говорил, она видела моего сына?

— Да, государыня.

— И узнала? Когда он пришел с тобой?

Адам задумался.

— Мне кажется, узнала, государыня. Она так говорила иногда… осторожно.

— А записку все равно не взяла.

— Не взяла, государыня.

Это Фёдору казалось, что он так незаметно действует. Может, Устинье. А хороший лекарь — он все видит, что рядом с больным происходит. Даже и то, что ему бы видеть не надобно.

— Цену себе набиваешь? — словно бы под нос пробормотала государыня.

Но Адам понял правильно. И ответил.

— Если ты, царица, моему опыту доверяешь…

— Когда б не доверяла, тебя б здесь не было. И брат мой тебе себя доверил.

— Оправдаю, государыня. Отслужу.

Любава медленно кивнула. Мол, попробуй только, не отслужи. Голову оторвут. Последней. После пыток. И вернулась к тому, что ее интересовало.

— Ты что-то подметил?

— Мне показалось, не в радость ей внимание царевича.

— Вот как? Какая-то девка… не много ли она о себе понимает?

Адам понял, что сильно подставил девушку. И быстренько качнул головой.

— Нет, государыня. Все она правильно о себе понимает.

— Да-а?

Прозвучало это угрожающе. Медведица поняла, что кто-то не оценил ее медвежонка, и теперь осматривала когти, вострила клыки…

— Она из бедной семьи. Так что все понимает правильно. Жениться на ней царевич Фёдор никогда не сможет, горлица орлу не пара. А поиграть и бросить — у нее тоже честь девичья есть. Вот она и не оказывает ему внимания, чтобы не играть, да напрасных надежд не давать.

— Думаешь, место свое знает?

— Кажется мне так, государыня. А уж дальше тебе решать.

—