Средь бала лжи (СИ) - Сафонова Евгения Страница 37

Неужели это было только этим летом?..

— Паладины любви… И нужны ли любые слова?

Или просто улыбка, и просто костёр, и рука…

Песня-пророчество из прошлого звала, напоминая обо всём забытом. Звуки лютни сыпались звёздными россыпями, а над ними поднимался голос, щемивший сердце, щипавший глаза. Поднимался — и поднимал всех, кто слушал его, куда-то высоко: выше крыш домов и шпилей башен, выше горных вершин и холодных облаков, на собственную недосягаемую высоту.

— …подойди. Посмотри. В его взгляде — туман и трава,

И дороги, и солнце, и радуга, и облака…

Так странно… песня для них с Ароном теперь звучит здесь: так далеко от дома, так далеко от места, где Таша впервые услышала её. И никто из тех, кто сидит здесь, не знает, что таится за красивыми словами. Наверное, даже Мара сама не знает.

Знают только те, про кого эти слова — и тот, кто когда-то нашептал пророку-менестрелю очередную песню для случайных путников.

— …это те, кого ждёшь, это те, кто спускается вниз

И живут среди нас, предпочтя своё небо — земле,

Чтоб вершины и ветер — всем тем, кто тоскует о них.

Таша не удивилась бурности аплодисментов.

В том, что у Мары был истинный дар, она имела возможность убедиться.

— Знакомая? — спросил Алексас тихо и понимающе.

Вместо ответа Таша решительно потянула его за собой: к помосту, осторожно пробираясь между столиками.

— «Моя госпожа», Мара-лэн! — выкрикнул кто-то. — Теперь «Мою госпожу»!

— Нет, «Песню трактирщика»! — закричали из-за другого стола.

— «Странника»!

— «Зимний путь»!

Когда исполнительница выпрямилась из долгого поклона — Таша, улыбаясь, смотрела на неё снизу вверх.

— Здравствуйте, Мара-лэн, — озвучила она негромкое приветствие.

Взгляд чёрных, без блеска, девичьих глаз остановился на Ташином лице.

Сделав извиняющийся жест в сторону публики, Маришка отложила лютню, подхватила кружку, дожидавшуюся своего часа у края помоста, и спустилась вниз.

— Я помню вас, — кивнула девушка, оказавшись рядом с Ташей. Костюм мужского покроя ей очень шёл. — Вы были со своим дядей-дэем.

Алексас ухмыльнулся:

— Дядей, значит?..

— Как вы здесь оказались, Мара-лэн? — сердито дёрнув его за рукав, спросила Таша. — Почему ушли из Потанми?

— Дедушка умер. Больше меня там ничего не держало. Теперь я наконец занимаюсь тем, что всегда меня влекло. — Маришка поднесла кружку к губам, не отводя взгляда; от чёрных локонов, красивших её летом, остались короткие, чуть прикрывающие уши пряди. — К слову, вы в прошлый раз не представились… Морли-малэн.

— Вы знаете? — вырвалось у Таши. — Откуда?

— Пророческий дар менестрелей, не иначе, — с нескрываемой иронией проговорил Алексас.

Маришка, наконец обратив внимание на юношу, повернулась к нему. Склонила голову, не опуская внимательных глаз.

Ответный взгляд Алексаса был не менее изучающим.

— Алексас, это Мара-лэн. Мара-лэн — Алексас-энтаро, — произнесла Таша, вдруг почувствовав себя лишней. — Мы когда-то столкнулись с Марой-лэн в её родной деревне…

— Любопытную песнь вы пели, Мара-лэн, — мягко произнёс Алексас. — Подарок?

— Для вашей спутницы. — Густые ресницы девушки-менестреля дрогнули. — Впрочем, ей подарят ещё много песен.

— Думаете?

— Знаю. С тех пор, как впервые её увидела. Судьбы ваши сплетут затейливейшие из песен, и их будут петь многие менестрели, кроме меня, и ещё долго после того, как меня не станет. — Мара смотрела в синие с золотом глаза; взгляд её был странно глубок и рассеян, его окрасила лёгкая, как крыло бабочки, грусть. — Много песен сложат о ней и о вас, и о вас вместе. Песен о братьях-врагах и братьях-рыцарях, о двух сёстрах бессмертных и стольких же — смертных, о двух девочках, в чьих глазах жили звёзды. О великой игре и великом игроке, которому наказано было остаться последним. О круге жизней, слившихся воедино, от которого даже он не мог убежать. О той, которую он впустил в своё сердце, заключившей сделку с тварью из Бездны, предавшей его и верной ему, как никто. О том, как он убивал ту, кого больше всех в этом мире хотел бы спасти, о короне, омытой слезами и кровью, которой он увенчал её чело. О том, как он ушёл за грань в самый тёмный час, навсегда разрывая страшный цикл проклятых врат. О любви, перед которой бессильна была и месть, и ненависть, и смерть… Хотите знать больше? Я могу подарить что-нибудь и вам тоже.

Алексас помолчал, не опуская глаз.

— Дар и проклятие — прозревать ткань времени, — сказал он потом: без тени улыбки. Слегка поклонившись, взял Ташу за руку. — Мы не хотим знать грядущее, Мара-лэн. Игры с высшим знанием опасны даже для бессмертных, что уж говорить о тех, чья жизнь так хрупка.

Маришка моргнула — и Таша вдруг поняла, что глубина исчезла из её взгляда.

— Как знаете, — откликнулась девушка равнодушно. Отвернулась. — Мне пора возвращаться к работе. Доброй вам ночи и доброго праздника. Да освещают светлые духи ваш тёмный путь.

Взметнула отороченным мехом плащом, взошла по лестнице обратно на помост — а Алексас решительно потянул Ташу к выходу.

— Идём.

Его голос сопроводил нежный искристый перебор: Мара проверяла строй лютни.

— Почему ты не захотел?.. — тихо спросила Таша.

— Всё, как я и сказал, — бросил Алексас через плечо. — Она и так сообщила гораздо больше, чем нам следовало знать.

— Ты тихо скользишь мимо жизни седеющим ветром,

На грани прощанья, на грани меж памятью и расставаньем,

На грани — на грани меж тьмою и сумрачным северным небом,

На грани мерцанья звезды и свечи колебанья…

Незнакомая песня гладила спину. Казалось, в наступившей тишине грустные переливы лютни касаются кожи тихими прохладными пальцами.

Таша невольно замедлила шаг.

Её песня или нет?

И если её — просто песня или?..

— Неслышимым шагом, в погоне за тенью ответа,

На грани отчаянья, грани рассвета и вечных туманов,

На грани — ты шепчешь, касаясь бокала губами и смехом,