Там, где нас нет - Альвин Де Лорени Страница 3

Сука! Это ж вроде, по-немецки!

Оттолкнув от себя мою голову, он принялся развязывать завязки своих штанов. Приспустив штаны, он уселся на нары, снова схватил меня за волосы левой рукой и потянул мою голову к промежности. Вонь немытого тела, никогда, похоже, не подтиравшейся задницы, снова накрыла меня. Вцепившись левой рукой в мои космы, толстогубый сунул мне в рот пальцы правой руки, и, не обращая внимания, на потёкшую из лопнувших губ, кровь, развёл губы вверх и вниз, открывая, таким образом, рот.

Тварь! Тварь! Тварь! Только сунь, сразу откушу!

Но этот сучонок, похоже, подозревал о такой возможности, поэтому между разведёнными губами моего рта быстро пристроил свой вялый смердящий отросток. Передних зубов у меня не было, поэтому пока я ему сделать ничего не мог. Из раскрытого рта потянулась струйка слюны.

Второй урод, схватив меня за бёдра, приподнял и поставил на колени. Затем, сунув колено в промежность, дёрнул ногой, раздвигая бёдра.

Я задохнулся от боли, замычал, зажмурил единственный работающий глаз и упёрся руками в бёдра толстогубого.

Между ног опять потекло. Мочевой пузырь, практически никак мне не подчиняющийся, снова опорожнялся.

— Die Biest fließen![3] — заржал второй.

Взбодрившийся дракон боли снова вонзил раскалённый стальной прут в анус и дальше в прямую кишку. В глазу всё поплыло, хлынули слёзы.

— «Nein! Nicht! Nicht nötig!»[4] — прозвучало где-то на краю сознания.

Сознание наконец-то смилостивилось и погасло.

Глава III

Толстогубый, заметив отсутствие реакции на свои действия, выпустил губы пленника, перехватил волосы в правую руку и отвесил левой рукой звонкую пощёчину. Удерживаемая голова безвольно мотнулась, реакции не было.

Второй, вцепившись красными короткопалыми граблями в выступающие кости таза, заглядывал через голову насилуемого на то как член толстогубого перемазанный в крови и слюне выплёскивал сперму на нос, губы и подбитый левый глаз. Толстогубый выплеснул почти всё, схватил обеими руками губы, развёл их в сторòны, с рыком наслаждения втолкнул опадающий член в рот пленника и с силой прижал его лицо к своей промежности. Задница толстогубого издала резкий протяжный звук. Глаза второго расширились, он содрогнулся в пароксизме наслаждения и навалился на тощий, костлявый зад заключённого.

— Вонючая задница, — прокряхтел он в адрес толстогубого.

Опавший член второго вывалился из ануса и следом за ним густым потоком потянулась тёмная кровь смешанная со спермой.

— До чего же сладкая тварь! Благородный! Каждый раз как впервые, — толстогубый вытер волосами пленника свою промежность, оттолкнул голову изнасилованного, поднялся и стал одевать штаны.

— Блядь! Нам не нужно чтобы эта тварь сдохла, — второй, придерживая одной рукой бедро заключённого, разглядывал дело своих рук (вернее члена).

— Принеси воды, — сказал он толстогубому.

— Чего раскомандовался! — толстогубый расправлял в штанах своё славно поработавшее хозяйство и не горел желанием куда-то идти.

— Хочешь загреметь на его место? — сказал второй, оттаскивая пленника за ноги на середину камеры и размазывая лужу крови, натёкшую из ануса заключённого.

— Ты знаешь кто он такой. Если он сдохнет, его хозяин устроит нам весёлую жизнь — второй перевернул пленника на правый бок.

— О, Великая Сила! Я сказал, неси воды!.

Поправляя забившиеся в задницу штаны, толстогубый вышел из камеры в коридор. Вернулся с ведром в руках.

— Плесни на него, — второй ткнул пальцем в лежащего на полу.

Толстогубый, размахнувшись вылил ведро ледяной воды на пленника.

— Мауль, неси ещё — велел второй.

— Может хватит, Баух?

— Нет, нет, нужно ещё, видишь, он не шевелится?

— Баух, когда он очнётся, будем его привязывать? — Мауль, присев разглядывал лежащего, который как раз очнулся, шевельнул головой и застонал, — ich liebe es, wenn wir ihn binden, gerade cumming. Schau, ich bin aufgestanden[5], - Мауль, встав, показывал Бауху оттопыренные в промежности штаны.

— Du bist ein Arschloch? Er wird jetzt sterben.[6] — steh auf, aasfresser[7], - Баух потрогал ногой моё плечо, поясницу. Позвоночник тут же прострелило болью.

Я шевельнул правой рукой, осторожно подтянул ноги к животу. Голова гудела.

«Да пошло оно всё! Помирать, так с музыкой! Не жили хорошо, нехуй и начинать!»

Я повернулся на живот, оттолкнувшись ногами от пола, не обращая внимание на круги, поплывшие в глазу от боли, с воем толкнул в колени стоявшего передо мной Мауля, обхватил его за голени и дёрнул на себя. Не ожидавший такого, Мауль, плашмя грохнулся на спину, хрястнувшись затылком о каменный пол.

Я подхватил скрюченными пальцами правой руки деревянное ведро, в котором Мауль носил воду, и махнул им по голове Бауха, бросившегося на меня. Ведро разлетелось, полетели щепки. Баух схватился на левое ухо и присел, подвывая.

Осклизываясь на мокром полу, наступив на Мауля, я рванул к двери. Выскочил из камеры, уцепился обеими искалеченными руками за ручку двери и что есть силы потянул её за собой. Немазанные петли завизжали, дверь захлопнулась, основанием левой ладони я толкал засов в паз. Кое-как засов вошёл на пару сантиметров, дверь уже было не открыть.

«Пока в организме плещется адреналин надо бежать, сколько смогу, но хоть сдохну на свободе, фашисты проклятые, живым не дамся, ещё вас, тварей с собой утяну как можно больше».

Уцепив правой рукой здоровенное кольцо с ключами, торчавшими в замке (вот идиоты, кто так ключи оставляет!), я шкандыбая и корчась от боли в заднице, оставляя за собой дорожку из крови, со всей возможной скоростью двигался по коридору моей тюрьмы.

«Ойся, ты ойся, ты меня не бойся, я тебя не трòну, ты не беспокойся — русские не сдаются!»

Поворот.

Выглянул на мгновение — никого.

В конце коридора видна дверь, открытая на улицу.

Солнце.

Глава IV

Лучи полуденного солнца ярко освещали мощёный камнем двор, каменный колодец с продёрнутой через металлический блок верёвкой, коновязь справа от него.

Я остановился, стараясь перетерпеть вновь проявившуюся боль, привалился боком к стене, закрыл рот кистью левой руки в попытках сдержать кашель. Знобило. Тело вновь колотило в приступе кашля. От потери крови кружилась голова. Ноги стали предательски дрожать.

«Нет, нет, кашлять нельзя. Если упаду — больше не встану.»

Прислушался. Во дворе моей тюрьмы шелестел ветерок в листьях стоявших где-то недалеко деревьев, пересвистывались птицы. Издалека, на самой грани слышимости, прилетел петушиный крик.

«Идиллия, блядь».

Тишина. Закрытых мной в камере придурков пока никто не хватился…

Сзади, в коридоре, откуда тянулась дорожка моей крови, послышался крик и стук кулаков и пинков в дверь запертой мною камеры.

«Очухались, уроды!».

Кольцо с ключами от