Попаданки. Розарий для феодалок. - Людмила Вовченко Страница 22

вежливо. — Месье де Риваль. Не знал, что вы… так вовлечены. Гийом не улыбнулся. — Я отвечаю за безопасность, — сказал он ровно. — Разумеется, — кивнул Этьен. — Просто интересно наблюдать, как безопасность превращается в… привязанность. Шура, появившаяся на крыльце, громко сказала: — Вы там аккуратнее, а то ещё начнёте меряться статусами. У нас тут не турнир, а хозяйство. Этьен рассмеялся. — Мадам, вы бесподобны. — Знаю, — отрезала Шура. — И именно поэтому я пока жива. Наташа почувствовала, как в воздухе сгущается напряжение. Не агрессия. Соперничество. Ещё без откровенных шагов, но уже с ноткой «моё». — Господа, — сказала она ровно, — если вы хотите быть полезными — будьте. Но не устраивайте мне театр. Я устала от театра ещё в прошлой жизни. Этьен чуть наклонил голову, будто признал удар. Гийом коротко кивнул. — Мы поняли, — сказал он. Шура, уходя в дом, буркнула себе под нос: — Ох, Наташ… мы тут ещё не только канализацию построим. Мы тут дипломатию поднимем. Поздно ночью Наташа спустилась в подвал проверить рассаду. Это было её маленьким ритуалом: убедиться, что «будущее» под рукой. Там, в прохладе, стояли ящики с саженцами, узелки с семенами, клубни, аккуратно накрытые тканью. Здесь же лежали мотки ниток и её блокнот — не потому что она боялась забыть, а потому что ей нужно было фиксировать мысли, чтобы не утонуть в них. Она зажгла свечу и сделала несколько коротких записей. Вода — под контроль. Люди — под правила. Розы — под масло. Гийом — надёжный. Этьен — опасный. Шура — моя броня. Она улыбнулась этой последней строке. И вдруг услышала шаги наверху — лёгкие. Женские. Это была Шура. — Ты не спишь? — спросила она тихо. — Не получается, — ответила Наташа. Шура спустилась, присела рядом на ступеньки, обняла колени. — Знаешь, что самое смешное? — сказала она. — Я думала, мы сюда попали, чтобы «пожить». А мы опять строим империю. Наташа усмехнулась. — Не империю. Пока — хозяйство. — Всё начинается с хозяйства, — философски сказала Шура. — Потом тебе приносит стекло красивый аристократ, потом тебя защищает военный, потом ты внезапно понимаешь, что вокруг тебя уже люди… и вот ты — феодалка. Наташа тихо рассмеялась. — Розарий для феодалок, — сказала она. — Сама придумала — сама теперь отрабатывай. Шура подняла на неё взгляд и вдруг стала серьёзной. — Наташ. Ты же понимаешь… если они начнут давить, нам надо будет выбирать союзника? Наташа посмотрела на ящики с рассадой. На свои руки. На будущие розы. — Я понимаю, — сказала она. — Но я не собираюсь выбирать между мужчинами, как между мешками зерна. Шура усмехнулась. — А жаль. Я бы выбрала по весу и по надёжности. Наташа ткнула её пальцем в плечо. — Спи давай, служба безопасности. — А ты? — спросила Шура. Наташа посмотрела на свечу, на тонкий дымок, на свои записи. — А я ещё немного посижу, — сказала она. — Мне нужно подумать, как сделать так, чтобы этот дом стал не местом, куда приходят просить… а местом, где учатся жить. И в этой мысли было уже всё — и путь вперёд, и будущие конфликты, и любовь, которая подкрадывается не нежностью, а потребностью иметь рядом того, кто выдержит твою силу.

Глава 11.

Глава 11.

В этом времени утро пахло двумя вещами: дымом и мокрой шерстью. Наташа всё ещё удивлялась, как быстро человек привыкает к тому, что раньше казалось невозможным. В XXI веке мокрая шерсть — это «фу, снять, бросить в стирку, забыть». Здесь мокрая шерсть — это тепло, жизнь и шанс не заболеть. И когда она вышла во двор, чувствуя, как тяжёлый, чуть влажный плащ липнет к плечам, она подумала не о неудобстве, а о том, что надо попросить Этьена достать побольше ткани. Не тонкой, господской, а грубой, рабочей — для людей, которые теперь ходили рядом, как часть их двора. Шура уже была на ногах. Она стояла у очага, мешала кашу деревянной ложкой и выглядела так, будто родилась в этом доме и просто долго отсутствовала. — Я решила, — сказала Шура, не оборачиваясь. — Мы будем кормить всех, кто работает, один раз в день. Один. Иначе нас просто съедят. — Согласна, — кивнула Наташа. — И надо сделать так, чтобы это было не «милость», а «условие». — Ага, — буркнула Шура. — И вывеску повесить: «Не работаешь — не жрёшь». Только тут вывески читать не умеют. Наташа улыбнулась. — Тогда будем говорить вслух и повторять. Пять раз. Как детям. Шура фыркнула. — Детям проще. У детей хотя бы совесть иногда просыпается. В этот день всё началось мирно — слишком мирно, как бывает перед тем, как жизнь решает добавить перца. К полудню во двор пришли люди из соседних дворов — уже не «просить», а «смотреть». Они стояли у забора, шептались, разглядывали розы, бочки, навес, даже канаву, которую они вычистили и укрепили. И в их взглядах было не восхищение, а оценка: что это такое и почему не у нас? Наташа вышла к ним сама, не дожидаясь, пока кто-то начнёт стучать. — Добрый день, — сказала она спокойно. — Если вы пришли работать — говорите. Если смотреть — смотрите и уходите. Один мужчина — плотный, с красным лицом, с руками, как лопаты — шагнул вперёд. — Мы пришли спросить, — сказал он, — правда ли, что вы тут… воду отводите, как в монастыре? — Правда, — ответила Наташа. — И что? — А кто вам позволил? — спросил он, и в этом вопросе прозвучало то, что Наташа уже ожидала: не про воду, а про власть. Шура появилась рядом, вытерла руки о фартук и сказала сладко: — Вам кто позволил задавать такие вопросы? Мужчина уставился на неё. — Я человек честный, — сказал он. — И хочу знать, по праву ли вы… Шура перебила: — По праву нам жить. Всё. Следующий вопрос. Толпа зашумела. Наташа подняла руку — не громко, не резко. — Слушайте, — сказала она ровно. — Мы не отбираем у вас воду. Мы не отбираем у вас землю. Мы приводим в порядок то, что принадлежит нам. Если вы хотите так же — приходите работать. Я покажу. Но я не