Перепрошит тобой - Жаклин Хайд Страница 20

Сердце падает в пятки, счастливые бабочки в животе обращаются в свинец, когда до меня доходит осознание: того, что отключение электроэнергии не вызвало даже малейших проблем.

— Дерьмо.

Глава 9

БЕРНАДЕТТ КРЕНШОУ



Огромная дверь лифта с легким звоном открылась, и звук эхом прокатился по пентхаусу, как раз когда снаружи ударила молния, зловеще озарив комнату.

— О боже, о боже, о боже, — пискляво и ужасно взвизгнула я. Как такое вообще возможно? Как он снова меня переиграл?

Я с тревожным изумлением наблюдаю, как жизнь пытается пронестись перед глазами, но я слишком занята, пытаясь понять, как этот мудак меня превзошел. Одному богу известно, какого черта этот гребаный лифт продолжает подниматься сюда, хотя я отрубила ему, блять, питание.

— Надеюсь, ты получила удовольствие, — произносит этот исполин, входя внутрь.

Он пригвождает меня острым серым взглядом, и сердце проваливается в пятки.

Мой мозг застывает, будто не в силах поверить в происходящее, но я собираю всю свою наглость в кулак.

— О, еще бы я не получила. Захватить твою компанию — проще пареной репы, — отвечаю я, пытаясь сделать вид, что так и было задумано.

— Отлично, а теперь скажи, как ты собираешься вернуть мне мои деньги, — говорит Фрэнк.

Я фыркаю, когда он приближается, но внутренне сжимаюсь, желая отстраниться от его гнева.

— Обезопасьте остальное здание, — бросает он своим людям, которые выглядят ниже его, но вооружены до зубов.

Хотя каждый из них одет не то как Рэмбо26, не то как участник косплея на Робокопа27, Фрэнк Штейн в деловом костюме в десять раз страшнее всех их вместе взятых.

Люди разворачиваются и направляются выполнять приказ своего босса.

— Но сэр… — начинает один из них с неузнаваемым акцентом.

— Сию же минуту. Мисс Креншоу и я немного побеседуем, а потом мы встретимся с вами внизу, — говорит он каким-то странным голосом.

Едва люди скрываются в лифте, у которого не должно быть электричества, Фрэнк совершает немыслимое.

Он наклоняется, поправляя серую ткань брюк, которые, я почти уверена, точно совпадают по цвету с его глазами, и приседает на корточки. Это движение выставляет напоказ его пах, и я изо всех сил стараюсь, чтобы моя челюсть не отвисла при виде выпуклости.

Свят свят, я в большой заднице.

Его член — настоящий Голиаф, и мне хочется, чтобы его закинули прямо мне в рот с катапульты.

У меня подкашиваются ноги, а желудок делает кувырок, когда я замечаю, что все его внимание приковано к переноске Эдгара. Мой кот сейчас мурлычет и трется о мужчину, несмотря на защитный воротник.

— Эдгар, — шиплю я, гадая, что же, черт побери, мне на этот раз придется сделать, чтобы вернуть своего кота. И какого черта он ведет себя так, будто Фрэнк — его новый лучший друг?

Я замираю, когда он поднимается на ноги, все еще держа кота на руках.

— Вот как теперь будут обстоять дела, — начинает он.

— Ах, а кто умер и оставил тебя у руля? — обрываю я его, вкладывая в голос всю ехидность, на какую способна, и скрещиваю руки на груди.

— Хороша глотка для той, кого поймали с поличным. Двадцать миллионов? — он цокает языком, даже не утруждая себя взглянуть на меня, и обращается к Эдгару, а тот принимается ластиться, словно перед ним икра. Мой кот изо всех сил старается продемонстрировать моему новому заклятому врагу свою любовь.

— Как ты это сделал? — спрашиваю я, признавая, что он меня таки поймал, и теперь я хочу знать, как ему удалось подняться на лифте, несмотря на отсутствие питания. Не может быть, чтобы он предугадал мои действия.

Я оглядываюсь, смотрю на высокие кремовые потолки, и мой взгляд задерживается на чем-то блестящем, мерцающем в углу, но очень маленьком. Камера. Но я же точно отключила их в первую очередь. Но что, если…

— Ты что, все это время за мной следил? — спрашиваю я, когда он не утруждает себя ответом.

— Поскольку ты явно наслаждаешься игрой со смертью, раз за разом испытывая мое терпение, теперь ты принадлежишь мне, — заявляет он, и его хриплый британский акцент вызывает в моей утробе странное чувство, которое я отказываюсь признать.

— Чушь собачья, я тебе не принадлежу, и у тебя явно не все дома, если ты думаешь, что я стану слушать хоть слово из того, что ты говоришь. Ты. Похитил. Меня, — выговариваю я сквозь стиснутые зубы.

— После того, как ты взломала мою компанию, что привело к полномасштабному нарушению безопасности, потере тысяч человеко-часов и сумм, которые тебе даже не вообразить, — спокойно парирует он.

Я отвожу взгляд, не в силах выдержать его презрительный взор, потому что я и вправду это сделала, и мы оба это знаем.

— В оплату за содеянное и твой новый многомиллионный долг передо мной, ты разыщешь каждую партию, которую я когда-либо отправлял через эту компанию. Если она покидала стены, которыми я владею, я хочу об этом знать, — говорит он, и в его тоне появляется несвойственная до сих пор суровая серьезность. — Или я оповещу власти и расскажу каждому новостному каналу о жалкой женщине, которая была так отчаянна, что украла миллионы из фонда помощи детям, больным раком.

У меня отвисает челюсть, и руки бессильно опускаются.

— Но я не делала этого…

— Средства, которые ты сняла со счетов дочерних компаний DB 2917, как раз переводились на счет фонда исследований детских заболеваний, а ты их похитила, — говорит он, и в его взгляде пляшут яростные огоньки.

Кровь отливает от моего лица от намека и последствий, и кожаное кресло громко скрипит, когда я беспокойно двигаюсь. Неважно, шли ли деньги на гуманитарные нужды или нет, я бы никогда не стала красть у детей.

Мало того, пресса растерзает меня заживо, и я точно угожу за решетку. О божечки. Я лихорадочно пытаюсь вспомнить. Он лжет.

Я припоминаю, что видела тот детский фонд, о котором он говорит, и он не был в составе той самой DB, черт бы побрал его терминологию.

— Ты лжешь. Я знаю, что не трогала детский фонд, я даже помню, что видела его, — говорю я.

— А кто докажет, что я вру? — парирует он, приподнимая бровь.

Я замираю.

— Ты отправишься со мной, чтобы быть под рукой, когда Микаэлю потребуется твоя помощь, и ты будешь выполнять любой мой приказ. Ты будешь есть и спать, когда я скажу, одеваться, как я скажу, и работать, когда я скажу, — продолжает он.

— Что?