Жена викинга из будущего. Любовь сильнее времени - Ли Ан Страница 2

огня. Три ирландки с рыжими спутанными волосами, похожими на спутанную медную проволоку, две саксонки — бледные, с острыми чертами лица и выступающими ключицами, одна славянка с широкими скулами и темной косой, толстой как канат, и одна, которую я не смогла определить — может, франкская? У нее была смуглая кожа и странный разрез глаз, а на шее виднелись следы от веревки. Самой старшей было лет двадцать пять — морщины уже залегли в уголках ее глаз, младшей — едва пятнадцать, она была худенькой, как тростинка.

Славянка что-то спросила, указывая на меня костлявым пальцем. Ее голос был хриплым, словно простуженным. Я уловила только интонацию вопроса, но попыталась ответить на древнескандинавском:

— Я... будущее... время...

Девушки переглянулись и засмеялись. Не зло, скорее нервно — короткие всхлипы, быстро заглушенные. Моя речь, видимо, звучала нелепо.

— Ты говоришь как скальд из старой саги! — сказала славянка медленно, чтобы я поняла. Она присела на корточки рядом со мной, и я почувствовала исходящий от нее запах дыма и трав. — Слова правильные, но... странные. Старые.

Я кивнула. Конечно — я учила язык по древним текстам. Разговорная речь IX века наверняка сильно отличалась.

— Меня зовут Милава, — продолжила она, показывая на себя ладонью с обкусанными ногтями. Потом медленно, по слогам: — Ми-ла-ва. Из Ладоги. Понимаешь?

— Да. Понимаю. Спасибо.

— Ты правда из... — она сделала неопределенный жест рукой, взмахнув в воздухе, словно пытаясь поймать что-то невидимое, — оттуда? Из после?

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять. "После" — это будущее.

— Да, — я кивнула.

Одна из саксонок, с лиловым синяком под глазом и разбитой губой, что-то быстро проговорила. Ее голос дрожал, а пальцы теребили край рваной туники. Я не поняла половину слов, она говорила на диалекте и с бытовой лексикой.

— Что? — переспросила я.

Милава перевела медленнее, морща лоб от усилия подобрать слова попроще:

— Элфгива спрашивает, что с нами будет.

Я молчала. В полумраке их лица были обращены ко мне — семь пар глаз, полных надежды и страха. Но даже если бы я могла объяснить сложные исторические процессы, мой словарный запас был слишком беден для этого.

— Не знаю, — ответила я честно.

— Мы умрем рабынями, — резко сказала Элфгива. Эту фразу я поняла — простые слова, четкое произношение. Она обхватила себя руками за плечи, сжалась, становясь еще меньше.

Девушки замолчали. Только слышно было, как за завесой кто-то кашлял во сне и скрипели половицы под чьими-то шагами. Младшая ирландка, ее рыжие кудри торчали во все стороны, как солома, показала на мои джинсы, потом изобразила руками что-то, похожее на движение ткача за станком. Я не поняла.

— Она спрашивает про твою странную одежду, — перевела Милава.

— Это... ткань из моего времени, — попыталась объяснить я, но слов "джинсы" и "флис" в древнескандинавском не существовало.

Странная девушка с непонятным акцентом заговорила быстро и тихо, прижимаясь спиной к стене. Ее глаза метались, как у загнанного зверя. Я уловила только "Рагнар" и "Торунн".

— Что она сказала? — спросила я Милаву.

— Что Рагнар любит странное. Его жена Торунн была берсерком. Умерла зимой.

Жена. Мертвая жена. Это я поняла.

— Он сжег с ней рабов, — добавила Милава, говоря медленно и показывая жестами — сложенные руки, потом резкий взмах, имитирующий пламя. — Живых. Для Вальгаллы.

Я почувствовала тошноту. Кислый вкус подступил к горлу. Знать об этом из учебников было одно. Но слышать такое от людей, которые это видели это своим глазами — совсем другое.

Ночь тянулась бесконечно. Девушки постепенно заснули, сбившись в кучу для тепла, как щенята. Только я лежала отдельно на жесткой соломе, которая кололась сквозь тонкую ткань моей футболки. Сквозь дымовое отверстие в крыше виднелись звезды — яркие, близкие, не замутненные световым загрязнением моего времени.

Утром меня разбудил пинок в ребра. Не сильный, но ощутимый. Я вскрикнула, открывая глаза. Надо мной стояла женщина лет сорока, седая, жилистая, с лицом, изрезанным морщинами. Руки у нее были красные и распухшие — руки прачки. Она что-то рявкнула. Голос был как скрежет ржавого железа. Я не поняла ни слова, слишком быстро и слишком грубо она говорила.

— Что? — спросила я.

Женщина закатила глаза, показывая желтоватые белки, потом сплюнула на земляной пол и заговорила медленнее, как с ребенком:

— Вставай. Ярл. Хочет. Тебя.

Она швырнула мне сверток — грубая ткань больно ударила по лицу — и показала на кадку в углу, изобразив умывание. Ее движения были резкими, раздраженными.

Вода была ледяной. Тонкая корка льда хрустнула, когда я опустила в кадку руки. Я умылась быстро, дрожа. Зубы стучали так сильно, что я боялась их сломать. Милава подошла сзади, молча взяла мои волосы и начала заплетать косу. Ее пальцы были теплыми и ловкими. Она шепнула, дыхание щекотало ухо:

— Не плачь. Не бойся. Они... — она подобрала слово, — презирают слабых.

В свертке, что бросила мне озлобленная на весь мир женщина, оказалось грубое льняное платье — серое, бесформенное, с заплатами на локтях. Я надела его, чувствуя, как колется ткань. Она царапала кожу, оставляя красные полосы. В моем мире я носила мягкий хлопок и кашемир. Здесь придется носить грубый лен, от которого чесалась кожа.

Женщина — Хильда, как я узнала позже — повела меня через длинный дом. Утренний свет пробивался сквозь дымовое отверстие, освещая клубы дыма от свежеразожженного очага. Мужчины завтракали, сидя на длинных скамьях вдоль стен. Они отрывались от деревянных чаш с кашей, провожая меня взглядами. Я видела их лица — загорелые, обветренные, со шрамами. Светлые волосы были заплетены в косы или собраны в узлы. От них пахло кожей, потом и прогорклым жиром. Кто-то что-то крикнул — голос был пьяный уже с утра. Остальные засмеялись грубым, гортанным смехом. Я не поняла слов, но тон был очевиден — грубая шутка. Кто-то свистнул нам вслед.

Рагнар сидел в резном кресле в конце зала. Спинка была украшена головами драконов, потемневшими от времени и дыма. При дневном свете я смогла разглядеть его лучше. Морщины глубокими бороздами прорезали лоб и щеки, седина серебряными нитями пробивалась в светлой бороде, заплетенной в две косы. Шрамы — один через бровь, другой от уха до подбородка. Но глаза — умные, внимательные, цвета зимнего неба. Он был одет в темную тунику с серебряными застежками в форме волчьих голов.

— Подойди,