Артём+ Элла= приключения по эпохам. - Людмила Вовченко Страница 18

class="p1">Сумерки легли быстро — пустыня умеет выключать свет без диммера. Лагерь затих, остались только голоса ночи и мерный стук сердца генератора. Элла проверила на браслете статус — «внутренняя сеть активна». Артём сел на низкую складную табуретку и достал из рюкзака схему штрека: жёлтые линии, красные крестики возможных заложенных ловушек, стрелки потоков воздуха.

— Смотри, — он развёл пальцами, увеличивая участок плана. — Здесь раньше был проход, затем стенку забили щебнем и оштукатурили. Следы штукатурки поздние — по составу не совпадают с соседними плитами. Если убрать вот эту часть, откроется ниша. А ниша — это почти всегда записка для будущих.

— Записка — это красиво. Но мне важнее, что в соседней трещине видны следы креплений. Там мог висеть что-то вроде панели. Или каменный щит, — Элла коснулась экрана. — Значит, при разблокировке нам поедут в голову куски истории.

— Поставим распорки, — мгновенно предложил он. — У меня в ящике струбцины и расклинивающие клинья. Я рассчит… — он оборвал, поймав её взгляд. — Хорошо. Мы рассчитáем. Вместе.

Она кивнула. Ей нравилось это «мы» — не как формальность, а как рабочая смычка: он слышит, он меняет план, он не упрямится из самолюбия. Для охранницы это роскошь.

---

Они вошли в штрек после полуночи, когда поляна лагерьного света казалась островом в чёрном море камня. Воздух охладился, но остался плотным, и казалось, что каждый вдох окунает тебя в воду. Фонари зацепились лучами за шероховатую штукатурку, тяжелые блоки, узкие ступени, уходящие вглубь.

— Стой, — шепнула Элла на тридцать третьей ступени, присев. На уровне голени — тонкая, чуть светящаяся в пыли ниточка. — Порошок. Кто-то обновлял ловушку недавно — оставил след. Если лифтовать ногу высоко — заденем.

Артём замер, зерно страха перекатилось в животе, но пальцы остались устойчивыми. Он развернулся боком, показал ладонью высоту шагов.

— Через правую стену можно вернуться? — он осветил выступ, трещина тянулась полукругом. — Пойдём по ребру. На носках. Не задевая.

— На носках умею, — отрезала она, и они почти танцем прошли опасное место.

В камере было тесно. Потолок давил, словно ладонью прижимал к полу. Элла выставила распорки — алюминиевые, с чёрными подпятниками, — упёрла в свод. Артём, склонившись, на ощупь нашёл границу поздней штукатурки — слой был более шершавый, цвет — менее плотный.

— Дай мне крюк, — прошептал он, и в голосе прозвучала сосредоточенная нежность человека, который трогает музей без витрины. Он сам вырезал этот крюк в Москве, долго вытачивая зацеп, чтобы не крошил известковую матрицу. Крюк вошёл в мягкий слой легко, плиту повело, клин сместился, и где-то за стеной что-то тихо, но определённо щёлкнуло.

— Назад, — сказала Элла, оттаскивая его за локоть.

Сверху на распорки плюхнулся каменный «дождик» — крошка, два мелких кусочка. Потом всё замерло. Пыль опала, и в появившейся узкой щели показалось — дерево. Почти чёрное от времени. И на дереве — тонкие бронзовые полоски, которые даже сейчас держали форму.

Артём вытянул из кармана гибкий нож, провёл у щели — срезал упругую паутину, оборвал последние связки. Панель поддалась, как люк. За ней — пустота, тёплая, как дыхание.

Он просунул туда руку, нащупал цилиндр — прохладный, гладкий. Достал: серебряный тубус с миниатюрными петлями по краям. На крышке — знак: переплетённые два глаза, один человеческий, другой — как у сокола. Вокруг — тонкий поясок иероглифов.

— Старшая жрица, — прошептал он. — И знак смотрящих.

— Что внутри? — Голос Эллы был совсем тихим.

— Бумага. Нет, папирус. Сверток.

Он открыл осторожно. Папирус дрогнул, как сухое крыло. Знаки, нарисованные чернилами, были тонкими, но удивительно живыми. Ряды имён и значков, рядом даты в незнакомой системе, а в полях — маленькие метки в форме ключа.

— Это… реестр, — сказал Артём. — «Принесённых». Тех, кого привели в мир жрецов из других мест и времён. Смотри: здесь — отметки о «ворачивании» и «принятии». И — вот! — запись с символом библиотеки. Он почти такой же, как наш, только донастроенный — грубее, первичнее… Э-ла, — он осёкся, не договорив «Элла», — здесь есть имя, заметка: «стражница Амазоний». В латыни. И рядом — персидская вязь, совсем поздняя. Список переезжал с веками.

Элла смотрела не на буквы — на его лицо. Оно светилось. Он был в этот момент похож на мальчишку, которому дали в руки первый в жизни телескоп. Она знала таких: их не удержишь. И вдруг почувствовала — странное, тянущее тепло под ложечкой. Желание защитить это сияние так же ревниво, как он сейчас защищает древний лист.

— Уходим, — сказала она, когда корпус тени у входа чуть дрогнул. Пальцы легли на плечо Артёма — крепко, уверенно. — Мы в чужой норе слишком долго.

Они зачехлили тубус, закрепили в рюкзаке. Обратно шли быстрее — на вдохах, на удаче. Элла в тишине слышала только шорох пыли под ботинками да равный стук двух сердец — своего и его. Нить ловушки, натянутая по ступени, осталась цела.

Снаружи ночь была чёрной и густой. В лагере горел только один прожектор, и в его круг вошёл Сами Юсуф в сопровождении тех самых двух охранников. Не спеша, но без улыбки.

— Профессор, — сказал он ровно. — У вас лицо человека, который нашёл больше, чем ожидал. Поделитесь радостью?

Элла улыбнулась мягко, как умеют хищники, притворяющиеся домашними. — Радость? Конечно. Нашли потрясающую пустоту, инспектор. Там, где обещали камеру. Камни, песок и пыль веков. Потрогать хотите? — Она подняла руки, показывая ладони, на которых была только пыль. — Это всё, что унесли.

— А рюкзак? — охранник слева кивнул на спину Артёма.

— Вода, аптечка, лампа, — сказала Элла. — Вы же не хотите, чтобы мой переводчик умер от дегидратации? Разве Департамент любит громкие заголовки?

Сами смотрел на неё долго, потом перевёл взгляд на Артёма. Тот держался ровно, только пальцы на ремне рюкзака чуть побелели. Секунда длилась как клок вечности. Потом инспектор кивнул.

— Утром закончим оформление. Не покидайте лагерь.

Они пошли к своему тенту молча. Лишь когда ткань заколыхалась за спиною, Элла вытянула тубус из скрытой секции на внутренней стороне палатки — хитрый карман, пришитый уже здесь, после ужина, её быстрыми руками.

— У тебя пальцы дрожат, — заметила она негромко.

— У меня дрожит мир, — ответил он так же тихо. — Ты понимаешь, что это может