Колдовской час (ЛП) - Нейл Хлоя Страница 16

— Важное признание, — произнес он, его улыбка была такой же широкой, как моя. — Я не верю в судьбу. Но, может быть, нам просто нужно быть готовыми друг к другу.

Мы просто смотрели друг на друга, улыбаясь.

— Я люблю своих родителей, свою семью, — сказал Коннор. — Но знаю, что я избалован, потому что меня считали принцем. Обучающимся Апексом. У меня были внимание и любовь. Меня мотивировали идти на риск, и прощали, если я лажал. Меня хвалили за дерзость, потому что это характерная черта альфы. Показатель того, что я на верном пути.

— В этом вся суть Апекса, — произнес он. — Быть Апексом — значит слушать Стаю, делать то, что лучше для Стаи. Действовать в интересах Стаи. Если ты недостаточно уверен в себе, чтобы быть тем, кто ты есть, чтобы заботиться о тех, кто тебе дорог, то ты в недостаточной степени альфа, чтобы быть Апексом. — Он помолчал. — Это Алексей виноват в том, что я вырос.

— Да?

Коннор кивнул.

— Он всегда был серьезнее меня. Не такой серьезный, как ты, — с ухмылкой добавил он, — потому что он все же оборотень. Но он… умен не по годам.

— Мы были на пробежке, — продолжал он, — бродили по лесу. Гонялись за кроликами, индюками, оленями и прочим. Мы услышали очень странный звук — какую-то птицу, но ничего похожего на то, что слышали раньше. Поэтому мы последовали за этим звуком и посреди поля обнаружили пруд. Тогда была полная луна, она освещала эту воду, а вода была совершенно неподвижна. Только посередине находилась птица.

Он нахмурился.

— Кажется, журавль. Канадский журавль. Белый, с черными кончиками на крыльях и темно-красным пятном на верхней части головы. Он был один посреди этой воды, от его перьев отражался свет. И он был таким… величественным.

Он посмотрел куда-то вдаль, как будто что-то проигрывал в памяти.

— Насколько мы видели, он был один. Ни других птиц — ни других диких животных. Только один этот журавль посреди этой серебристой воды. — Он провел рукой по волосам. — Мне было — не знаю — лет восемнадцать или около того. Мы перекинулись, и я отпустил какую-то глупую шутку насчет еды, типа давай скорее и сваливаем. Я уверен, что это было остроумно, но бессердечно. А он сказал что-то вроде: «Он может летать. Мы топчемся в грязи, а он может летать. Мы должны посмотреть, что он нам скажет». А потом птица расправила крылья и взлетела, а за ней, как звездный след, летели капли воды. Это была одна из самых красивых вещей, которые я когда-либо видел.

— Готова поспорить, что это было красиво, — сказала я, явственно представляя эту картину.

Он снова посмотрел на меня.

— Ты бы оценила. И после этого я стал больше ценить некоторые вещи. Алексей обладает глубиной. И впервые в жизни мне захотелось иметь эту глубину. Немного его серьезности. Это кажется смешным?

— Ни капельки. Это кажется важным.

Он улыбнулся, кажется, испытывая облегчение от того, что я так думаю.

— Так и есть.

— Раз уж мы говорим начистоту, могу я кое в чем признаться?

— Конечно.

Я прочистила горло, немного помявшись.

— В детстве… мне нравилось, когда ты попадал в неприятности.

Он запрокинул голову и расхохотался. Когда успокоился, он вытер глаза.

— Извини, — проговорил он. — Прости. Просто… я никогда бы не подумал, что ты в этом признаешься. Я знаю, что тебе это нравилось. Ты не очень-то хорошо это скрывала, Лиз. Это одна из причин, почему я называл тебя негодницей.

Он улыбнулся мне, и в его улыбке было что-то такое открытое и незащищенное, что у меня защемило сердце. Я не очень часто вижу в Суперах уязвимость, и уж тем более в мужчине, который хочет их возглавлять. Я позволила себе насладиться этой улыбкой, этим мгновением, и подумала, как сильно нас изменило время.

Что-то пикнуло, и мы оба повернулись на звук. Экран Коннора лежал на стойке, мигая и пиликая.

— Вернемся к этому позже, — сказал он и подошел к стойке, чтобы проверить его. — Мой будильник. — В его голосе прозвучало смирение, когда он выключил его. — Я поставил напоминание. Нам пора выдвигаться.

Я посмотрела вниз на тарелки с яичницей, которая остыла и, наверное, стала немного жесткой.

— Ты все еще голоден?

— Да. А ты?

— Ага, — ответила я, улыбнувшись, взяла вилку и начала ковыряться в яйцах.

Он усмехнулся и сделал то же самое. И на мгновение мы снова стали детьми, сверхъестественно голодными и раскованными из-за своих потребностей.

— О, — произнес он, проглотив кусок. — И поскольку я готовил, ты моешь посуду.

«Проклятье».

* * *

На курорте было тихо, когда мы шли к главному домику. Вдоль дорожки горели фонари, но костры еще не разожгли. Эти оборотни, судя по всему, не ранние пташки.

— Давай я буду говорить со старейшинами, — сказал Коннор. — Они знают, что ты приедешь; их проинформировали. Но это не значит, что они не будут вести себя сдержанно и уязвленно.

— Что ж, — произнесла я, — это будет веселая побудка.

Мы поднялись по лестнице на крыльцо главного домика, магия усилилась, когда мы вошли в здание. Мы прошли на звуки разговора в фойе, где на потертой кожаной мебели развалившись сидела дюжина оборотней. На одной стороне комнаты был камин, на другой — книжная полка, и к ним примыкала третья стена с окнами, выходившими на большую лужайку.

Магии было очень много. Она просачивалась в трещины дерева и мебели и витала в воздухе, пока оборотни общались, шевелились, наблюдая, как мы идем.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж. Здесь сохранился винтажный стиль Нортвуда с золотистыми бревенчатыми стенами, узорчатым ковром и старыми рыболовным и охотничьим снаряжениями на стенах. Мы прошли по коридору с проименнованными комнатами — «Руководитель», «Мичиган», «Эри», «Онтарио» — и направились в последнюю комнату справа.

Она была похожа на бывший актовый зал: сводчатый бревенчатый потолок, камин из гальки и множество окон. По краям комнаты стояли потертые складные стулья, а по центру еще более потертые кожаные диваны и складные карточные столы. Повсюду были рассредоточены оборотни, но я не видела Лорена, Джорджию или других членов ее семьи. В помещении пахло дымом и сигарами, а воздух был пропитан магией.

К нам подошел подтянутый мужчина, а остальные уставились на нас. На нем были джинсы, ботинки и футболка, все в одинаковой степени поношенное. Его лицо было покрыто глубокими морщинами, а волосы представляли собой блестящую смесь черного и серебряного и доходили до шеи.

Мы встретились в центре комнаты.

— Киин, — произнес он. В отличие от Лорена, он не протянул руку.

— Кэш.

Он перевел взгляд на меня, быстро оценил угрозу, а потом снова посмотрел на Коннора.

— Добро пожаловать на курорт, на территорию клана. А это кто? — спросил Кэш, хотя, очевидно, и так знал.

— Элиза Салливан, — ответил Коннор. — Дочь Этана Салливана и Кэролайн Мерит.

— Вампир, — произнес Кэш.

— Воспитанница Дома Дюма, — сказал Коннор. — Сотрудница ОМБ. Дочь двух союзников Стаи. Искусно обращается с катаной.

Мне стало интересно, это он оправдывает мое пребывание в комплексе — или свой интерес ко мне? Возможно, и то, и другое. Каковы бы ни были причины, выражение лица Кэша не изменилось. «Кажется, он не очень любит вампиров».

— Как Бет? — продолжил Коннор, не дожидаясь комментариев относительно моего профессионализма.

— Она в порядке. Перекинулась, исцелилась.

— Хорошо, — произнес Коннор. — Что насчет того, кто на нее напал? Вы нашли в лесу какие-нибудь улики?

— Улики в лесу? — Тон Кэша был сухим, и другие оборотни в комнате засмеялись себе под нос. — Какие улики? Есть голодные животные, оборотни, которых мы знаем, оборотни, которых не знаем. Ни больше, ни меньше. Вероятно, это был кто-то, кого Бет разозлила, но он еще не сознался. Ее поколение разводит много… конфликтов.

— Так ли это? — мягко спросил Коннор.

— Слушай, — начал Кэш. — Клан становится моложе. Здесь много молодняка, и они проводят много времени, разговаривая и думая. У них много разных взглядов.