Похоронные дела Харта и Мёрси - Меган Баннен Страница 14

«Не могу выразить, что значит твое письмо для…»

Слишком уж откровенно, слишком честно. Он вычеркнул строчку, смял лист и начал заново. Но что сказать, не знал. Снова перечитал письмо от друга.

«Порой чувствую себя, будто вокруг вечеринка, а я стою в уголке вместо того, чтобы танцевать».

Он вспомнил, как мама сто раз заставляла его танцевать с ней в гостиной под позорно устаревшие песенки из граммофона. Он коснулся ее ключа, ощупал знакомые очертания под рубашкой – ключ висел у сердца на серебряной цепочке вместе с удостоверением от Каннингема.

«Мой сын не вырастет в мрачного ворчуна, который не танцует», – сказала ему она. Он с досадой понял, что все-таки вырос в мрачного ворчуна, который не танцует. И не потому, что танцевать не любил. Вообще-то ему нравились танцы. Но ему больше не с кем было танцевать уже много лет.

«Дорогой друг, – написал он, вдохновившись этой темой. – Многие удивятся, узнав, что я вообще-то отлично танцую. Если когда-нибудь увижу, как ты подпираешь на вечеринке стену, обещаю пригласить тебя на танец».

Он остановился. Вышло… кокетливо? Он заигрывал? Но ведь оба они говорили не о танцах. Это была метафора, да и Харта на вечеринки было не затащить. Кроме того, он писал человеку, с которым не собирался встречаться вживую. В этом и была вся прелесть. Можно быть кристально честным с тем, кто никогда тебя не увидит и не узнает в жизни.

И тогда он решил, что больше не станет ничего вычеркивать, как и начинать сначала. Хватит самоцензуры. Лучше быть самим собой.

Он написал письмо и свернул четвертинкой, сделав мысленно заметку купить конвертов, когда в следующий раз будет пополнять запасы. Потому что писем будет больше. В этом он не сомневался.

Погасив фонари, Харт лег на спину и уставился в ночное небо, на звезды, которые раньше были богами. Ему не спалось, да он и не возражал. Он слушал, как по-детски сопит Дакерс, и мысленно перечитывал письмо от друга снова и снова.

Впервые за долгое-долгое время он был не один.

Глава шестая

Стояло утро горедня; прошло уже шесть дней с момента, как Мёрси отправила таинственному собеседнику письмо, но ответа не было, и с каждым новым днем, пока ее новый друг молчал, в груди становилось все теснее – еще одна ниточка в запутанный клубок нависшей над «Бердсолл и сын» беды.

«Не глупи, – одергивала она себя. – С самого начала же знала, что на этом переписка может и подойти к концу».

Еще сильнее ее угнетало то, что семейное дело, кажется, тоже подходило к концу. Каждую ночь Мёрси лежала без сна, обдумывая все происходящее и пытаясь изобрести способ убедить Зедди влюбиться в эту работу. Например, этим утром она отправила его к Эфтон за древесиной, надеясь, что он воспользуется шансом прогуляться по двору, полюбоваться рисунком каждой доски, вдохнуть ни с чем не сравнимый аромат сосны и дуба (только не красного дерева). Она занималась именно этим, когда приезжала сама.

По крайней мере, отправив Зедди за досками, она освободила себе утро. Вытащила метлу из шкафа в коридоре, вытрясла придверный коврик, подмела дорожку, как обычно по утрам горедня, но сразу отвлеклась и принялась глазеть вверх-вниз по Главной улице, высматривая Горацио. Нимкилима нигде не было видно, так что она сдалась и пошла в дом.

В мастерской со стапелей свисали шпангоуты шлюпа, над которым она работала со вчерашнего дня. Лодка предназначалась мистеру Гауэру, танрийскому орнитологу, который отправился в путь по Соленому Морю после сердечного приступа. Уж лучше, чем бродяга, думалось Мёрси, но все равно печально. Она помнила, как около года назад он пришел в «Бердсолл и сын» договориться, чтобы его тело отправили домой, жене, если он встретит свой конец в Танрии. Средних лет мужчина с лысеющей макушкой и густыми рыжеватыми усами, он достал из жилетного кармана часы и открыл, чтобы показать Мёрси выцветшую фотографию жены.

– Красавица, – сказала тогда Мёрси. – Такая милая улыбка.

Он тоже улыбнулся, посмотрев на фотографию, и кончики восхитительных усов загнулись кверху.

– Перевезу ее сюда, как только обустроюсь.

Но судя по всему, за следующий год он так и не обустроился достаточно, чтобы позвать жену, а теперь «Бердсолл и сын» отправят вдове похоронку, а следом и тело. Мёрси надеялась, что эта женщина любит его так же сильно, как, видимо, он любил ее. Тут она снова задумалась, что печальнее: потерять истинную любовь или вообще никого не полюбить.

Распиливая кильсон, она все размышляла о жене этого человека – поймав ритм, водила пилой вперед-назад, радуясь ровному срезу и гордясь им. Она сделает для мистера Гауэра хорошую лодку, и ее мастерство, в свою очередь, утешит вдову. Вешая пилу на крючок, Мёрси услышала знакомое клацанье по входной двери – Горацио пришел.

– Я открою! – крикнула она, пробегая мимо кабинета и коря себя за неоправданную поспешность. Распахнула дверь, и в контору впорхнул Горацио, за которым драматически развевался лимонно-желтый шелковый шарф.

– Ой-ой, не выспались? – бдительно заметил он. – Глазки ужасно опухшие. Чайные пакетики, лапуля. Творят чудеса.

Мёрси принялась машинально вытряхивать древесную стружку из волос. Она в самом деле плохо спала в последнее время, но выяснить, что это заметно, было печально.

– Тут явно что-то про деньги, дорогая моя, так что его я положил сверху. – Горацио подмигнул ей и похлопал по конверту из дорогой бежевой бумаги, который вручил ей вместе с остальной почтой. Пышным почерком с завитушками было надписано имя ее отца, а на клапане красовалось: «Мендес, Голсич и Суэллентроп, адвокаты».

– Спасибо, – отсутствующе произнесла она, а в душе поселилось тяжелое чувство: она знает, что будет дальше. Письмо от юристов занимало все ее мысли, и она не сразу осознала, что Горацио все еще стоит в конторе, натянуто улыбаясь ей.

– Ой! Простите! – Она пролезла за стойку за чаевыми. – Где только сегодня моя голова!

– Хотелось бы верить, что на шее, но я могу и заблуждаться. – Он коснулся ее руки и провозгласил: – Чайные пакетики. Ручаюсь за них.

И он плавно выскользнул за дверь, направляясь к механику.

Мёрси постучала в кабинет и открыла дверь как раз вовремя, чтобы увидеть, как отец, удивленно всхрапнув, просыпается.

– Что стряслось? – спросил папа, заметив ее осунувшееся лицо, и она вместо ответа передала ему письмо. Он достал из конверта плотный элегантный лист и вчитался, а брови его опускались все ниже.

Мёрси мялась в дверях, сколупывая лак с ногтей.

– Что пишут?

Отец