Время ласточек - Екатерина Блынская Страница 9

Сергей развел руки и скосил глаза, силясь уловить ход мысли, но ход мысли никак не ловился.

Он что-то хотел еще спросить, но Лиза с перепугу выпалила:

– Мой папа прокурор, если что – обращайтесь. Он вас всегда посадит.

Теперь в глазах курносого Сергея отобразился вопрос и недоумение.

– А в клуб пойдешь со мной, – спросил он трогательно, – прокурорская дочка?

– В клуб? Нет. Не пойду.

– А почему?

– Я не танцую. И не пою. И не хожу по клубам.

– А! Ты не умеешь? Я тя научу! – И Сергей, подтаскивая стул поближе, плеснул в стакан еще чего-то прозрачного.

Лиза вдруг поняла, что ей уже пора, ловко вывернулась из-за стола и побежала прочь, на воздух, почуяв муть в горле.

Она вскочила в свои босоножки, сделала, приподняв сарафан, несколько прыжков по двору, к распахнутой калитке, как ей неожиданно перерезал путь стройный светловолосый парень в майке, полубрезентовых, словно рабочих, штанах и сапогах. Он дымил папиросой и, увидев Лизу, расставил руки.

– О-о-о… мадам… уже падают листья…[7] – сказал он и шагнул вправо и влево, стараясь ее пропустить, но она тоже шагнула и вправо, и влево, толкнулась о его фактурное плечо и, стукнувшись о верею*, выбежала прочь, пряча глаза и краснея через пудру.

Узнав того, кто воровал цветы в палисаднике, – Глеба, – Лиза совсем смешалась. Ей резко захотелось в Москву. Глеб с минуту постоял во дворе, соображая, что за девка, и крикнул в разверстую пасть дома:

– Лель, а Лель! А что это за краля проскочила мимо меня?

– Иди сюда, Горемыкин! Иди, черт с рогами! Я тебя заобниму!

И Глеб нырнул в тяжелый мрак хаты, не выпуская папиросу изо рта.

Глава четвертая

Ты красивая

Лиза лежала на тахте, вытянув руки. Она натянула треники и вязаную кофту, но не могла согреться. На животе ее стоял пластмассовый тазик. Странно-необычное для этого места лицо Глеба мелькало у нее перед глазами, папироска так и пыхала в ослепительных зубах.

Зачем она это выпила, думалось ей. Мерзко. Ничем не заешь. Мать сварила ей кофе, но в глазах все равно тошнило.

– Они такие, да… местные-то. Гляди, больше не пей с ними.

– В Обуховке с нашими бабушками и с мелкими было безопаснее. И там никто не пил. Даже ладно, пили, но я же в этом не участвовала! Я представляю, как у них тут в клубе. Наверное, похищают, – простонала Лиза, поднимая хмельную голову. – Максимум, что было страшного, – это когда моя Иришка гуляла и ее хахаль подкатил к нам с парнями… Я сразу сделала вид, что я мелкая и мне пора домой, и мы ушли по репяхам*.

– Не вздумай ходить ни в какой клуб! А то как завезут на мотоциклах… изнасилуют и бросят в Сейм.

– Я хочу домой, в Москву. Они тут все такие страшные… Представь себе, два самых страшных – это брат Лельки, такой краснорожий, да и солдатик, тоже его можно на огороде ставить. Нет, тот, что мне наливал, вроде бы еще ничего, курносенький… Сережа! Что ни рожа! То…

Не то чтобы Нина Васильевна переживала за Лизу, просто ей было неспокойно. Лизе скоро двадцать, а она так и не завела ни с кем отношения. Почему? Это гордость. А Нина Васильевна жалела Лизу и очень хотела, чтобы та поскорее уже устроила личную жизнь. Вспоминая свою молодость и глядя на расцветшую Лизину красоту, Нина Васильевна понимала, что нужно поскорее уже ее пристроить. И желательно так же удачно, как Ленусь. Но для этого Лизе нужно набраться опыта общения с мужчинами. А у Лизы на уме одни бегалки с прыгалками.

В ворота постучали. Лиза вскочила.

– Мам… если эти…

– Лежи, лежи… я скажу, что ты заболела, – вздохнула Нина Васильевна.

– Мам… ну что сразу заболела. Нет, я сама скажу.

И Лиза, поднявшись и охнув, пошла открывать.

За воротами покачивался тот самый блондинистый Глеб с висящей на нем совершенно туманной Лелькой, похожей на одетого во взрослую одежду резинового пупса в полный человеческий рост.

Глеб проговорил, чуть заплетаясь, – вид его был наглым и одновременно каким-то интригующим:

– Привет, соседка… не хочешь с нами пройтись? Покажем тебе пляж… наш…

– Иди ты! – засмеялась Лелька. – Лизк, правда, мы пойдем до Шубышкина, там надо кое-что взять. Идем? Не! Мы могли бы поехать на велосипеде!

– На медведе! С кручи – вниз! – фыркнул Глеб и любовно отвел с Лелькиного узкого лба прядь замусоленных волос. Лиза пожала плечами.

– Я маме скажу… и куртку возьму.

Она медленно закрыла калитку, со всех ног бросилась домой, сорвала с вешалки куртку и вернулась, крикнув матери, что ушла гулять. Когда Нина Васильевна выглянула следом, Лиза уже шла далеко – у леса, в сторону села, блистая в закатном солнце своим золоченым шлемом наполовину спрятанных под куртку волос, а рядом, раскачиваясь каравеллой, тащились Лелька и какой-то стройный парень в сапогах.

– Вот… молодежь. Пять минут назад как помирала, – вздохнула Нина Васильевна.

* * *

Лелька и Глеб повели Лизу по лесной тропинке. Хрустели под ногами шишки, Глеб отшвыривал виноградных улиток и отводил ветви колючей акации. Май подходил к середине холодным, каждый день дул протяжный ветер, несущий запахи пробуждающейся земли и воды. В лесу Лиза была только раз, с родителями, да и то не вышла из машины. Теперь лес казался другим. Они шли друг за другом, Лелька, Лиза и заключающий Глеб. Глеб же в странном восторге рассказывал Лизе о деревне, что недаром сюда до революции собрали всех душегубов и проституток – вот такое вышло Антоново. Теперь все их потомки почем зря ведут здесь развратную и бражную жизнь, и это круто.

– Я это где только не слышала… – кивнула Лиза. – Вот, например, еще говорят, что, когда бухнет атомный взрыв, все сдохнут. Останутся только куряне* и москвичи. Потому что мы все поголовно сволочи и паразиты. Правда, я не знаю, почему и куряне тоже?

Лелька смеялась. У нее был хороший, звонкий голос.

Втроем они вышли на берег. Там на них без страха пошли привязанные за прутки маленькие черно-белые козлята, и Лиза кинулась ласкаться и обниматься с ними, вдруг осознав, что самогон все еще гуляет по организму. Глеб смотрел на это умиленно, и казалось, что он сейчас заплачет.

– Я всегда думала, вот почему козлята любят детей, а дети козлят? И почему коз называют