Девушка в белом кимоно - Ана Джонс Страница 86

Я плачу беззвучно, потому что мне нечем издавать звуки, я не могу дышать.

Я не могу дышать.

— Наоко, пожалуйста, — сестра Сакура и Хиса встают, пытаясь меня утешить. Но я вне себя от горя. Губы раскрываются, только чтобы исторгнуть отчаянный вопль:

— Нет! Нет!.. — я разворачиваюсь и убегаю из сада. В свою комнату.

Я бегу от правды.

* * *

В своей комнате я укачиваю свою девочку. Хиса сидит снаружи, возле дверей, на тот случай, если я ее позову. Но я звать ее не буду. Я хочу быть одна.

Лежа на боку, я обнимаю малышку. Слезы текут по щекам, и я не пытаюсь этому помешать. Внутри меня все выгорело от необходимости делать такой выбор. Куда бы я ни обратилась, что бы я ни сделала — везде все происходит так, словно было предопределено заранее.

А пока я рассказываю своей птичке сказки. Она уснула несколько часов назад, но я продолжаю говорить. Я говорю, пока у меня не хрипнет голос. Я зеваю, но отказываюсь отдаться сну, потому что сон — это вор, который крадет у нас драгоценное время, а его у меня и так не много.

— Так, посмотрим, я рассказала тебе о даре оскорблений и о краже луны... Но свою любимую сказку я тебе и не рассказала, — я устраиваюсь поудобнее, откашливаюсь и начинаю рассказ: — Эту сказку я заставляла бабушку рассказывать мне снова и снова, потому что она так смешно разговаривала их голосами. Итак, четыре монаха приняли обет молчания... — и я замолкаю, понимая, что она никогда не услышит бабушкиной версии этой сказки.

И тогда я решаю рассказать ей о Хаджиме и сквозь слезы говорю о том, как мы познакомились и полюбили друг друга и о его гордости в тот день на корабле, когда он сказал своим юным гостьям о том, что будет отцом. Я рассказываю ей о щедром сердце окаасан и о том, как она принесла мне свое свадебное кимоно. Как она осталась, чтобы увидеть меня в нем, и как сильно она нужна мне сейчас.

Я раскрываю своей птичке все сердце без утайки, потому что оно уже разрывается на части.

Что еще рассказать? Я глажу ее впалые щеки. Чем еще я могу с тобой поделиться? Что я очень хотела бы, чтобы все сложилось иначе, но что мои желания не всегда приводят к лучшим результатам?

— Прости меня, птичка, — шепчу я в ее маленькое ухо, слезы ручьями текут по моим щекам. — Знай, что тебя очень ждали и любили и что я буду думать о тебе каждый день моей жизни. Каждый день, клянусь.

Она сипела. Как будто знала.

— Понимаешь, мы с Джин и Хатсу заключили соглашение, — говорю я, глядя в ее глаза и гладя по волосам. — Мы пообещали друг другу, что защитим наших детей от костлявых пальцев Матушки Сато, чтобы ваши души не оставались взаперти, — я целую ее головку и вытираю слезы.

— И я поклялась, что если не смогу остаться рядом с тобой, чтобы защищать тебя, то разыщу брата Дайгана, чтобы он отнес тебя в дом, где ты будешь окружена любовью и заботой, — мои плечи ходили ходуном от рыданий. — Но я очень не хочу с тобой расставаться, честное слово.

Я снова обнимаю девочку и плачу над ней, разбитая, вывернутая наизнанку и лишенная сил. Как глупо было думать, что я уже достигла предела восприятия к боли. Оказывается, эта способность беспредельна.

Я выглядываю в окно и вижу заставшее меня врасплох солнце. Оно уже появилось в клубке густых сонных теней, готовясь разогнать их прочь. Моя девочка почти не шевелится в своих пеленках. Она дышит? Я прикладываю ухо почти к самому ее рту и прислушиваюсь. Дышит, чуть слышно.

— Маленькая птичка, — шепчу я, вкладывая палец в ее крохотный кулачок и целуя его. — Я сдержу свое обещание. Я разыщу брата Дайгана.

Она моргает черными глазами, и я знаю, что она понимает меня.

Лоза уже чуть держится.

Пора.

Комок в горле раздувается так, что почти душит меня. Ребра болят от постоянных попыток сдержать рыдания, диафрагма двигается вниз и вверх, но я не дышу. От давления болит лицо. Я сдержу данное ей слово. Я его сдержу.

Я выглядываю наружу. Пора.

Прижимая к груди ребенка и снова надев на себя всю свою одежду, я тихо прохожу мимо Хисы. Я оставила Соре записку: «Спасибо». Больше ничего не нужно было писать. Монахини помогут ей родить крепкого здорового ребенка и договорятся о его усыновлении. Хиса сказала, что у птички там мало шансов, что она умрет там в одиночестве. Я не допущу этого. Брат Дайган этого не допустит.

И я бросаюсь вперед торопливыми шагами. Прохладный воздух пощипывает мои разгоряченные щеки. Пройдя сквозь ворота, я почти бегом бросаюсь в путь по прямой дороге.

Я не оглядываюсь назад. Я никогда туда не вернусь.

Монетка судьбы уже подброшена в воздух. Я надеюсь на чудо, на изгиб в ткани судьбы, но на этой монете обе стороны несут одно и то же. То, что лучше, для меня и для этого ребенка — не одно и то же.

Значит, я разыщу брата Дайгана, прижму к себе мою маленькую девочку, как прижимала меня к себе окаасан, и так же, как она, одним быстрым движением отпущу ее на свободу.

Это сделаю я.

ГЛАВА 39

Япония, настоящие дни

Я давилась слезами и смотрела перед собой, ничего не видя. После всего, что она пережила, отказаться от своей дочери? Я вытерла влагу под глазами, стараясь взять себя в руки, но дрожь в моем голосе выдала меня с головой.

— Мне очень жаль. Не могу себе даже представить, как тяжело это было.

Ее брови нахмурились над полными слез глазами.

— Я не жалею о том, что любила вашего отца и нашу дочь, но эта любовь обошлась мне очень дорого. А что было после этого? — она отвела взгляд. — После этого была тьма. Я просто не справилась. И тогда я попыталась утопить эту невыносимую тьму в реке трех переходов.

Я прикрыла руками рот, боясь того, что она могла сейчас сказать.

— Но боль, которую я могла причинить Кендзи новой потерей, перевесила тяжесть камней, которые я сложила в свою сумку.