Звезды над обрывом - Анастасия Вячеславовна Дробина Страница 82

– Надо было её на берегу кинуть?! – немедленно ощетинилась Машка.

– Светка, а что же ещё-то было делать? – вступился Матвей. – Сама видишь: жар! А если бы мы ещё её оставили там на сквознячке полежать?!.

– Надо было везти в больницу!

– Да она же там бы не осталась! – завопила Машка. – Это же котлярка! Что ты их – не знаешь? Пещерные люди умнее будут!

– Сама ты, Машка, пещерный человек… – Светлана, нахмурившись, принялась ходить по комнате. – Что же нам с ней делать? Её родня уже, должно быть, кругами по Москве носится! У них, знаешь, молодые девки одни нигде не ходят!

– Что это за родня, которая за ней не уследила? – сердито спросила Машка. – Она же, Светка, кислоты хлебнуть собиралась! Честное комсомольское! Я сижу с удочкой, никого не трогаю, поклёвки жду… и вдруг вижу: спускается цыганка к воде с бутылищей огромной! Мне и невдомёк зачем, подумала – воды набрать девчонка пришла… Сообразила, когда она уже на руку себе нечаянно плеснула и сморщилась! Серная кислота, ты понимаешь?! У неё бы сразу щёки и язык отвалились бы! Взгляни на её руку, видишь – ожог какой? А я ведь сразу же промыла!

Светлана молча содрогнулась.

– Светк, может, ну её к едреням, ейную родню-то? – без улыбки спросил Матвей. – Ей же лет пятнадцать, этой цыганочке! Вовсе ещё дитё – а травиться собралась! Что такое в её годы стрястись могло, чтобы – вот так?..

– Кто их разберёт, этих болгар! – в сердцах отозвалась Светлана. – Они же совсем дикие! Ничего не знают, кроме своих котлов! Ничему не учатся! Девчонок за деньги замуж продают!

– Ч… чего? – задохнулся Матвей. – До сих пор? Да… как это такое можно? При советской власти-то?!

– Мотька!!! – рявкнула на него, потеряв самообладание, Светлана. – Это же котляры! Наплевать им на власть – и на советскую, и на всякую другую! Они сами себе власть! И вмешиваться бесполезно! Как бы ещё беды какой не случилось… О-о, как жаль, что мамы нет: она лучше нас говорит по-котлярски… Впрочем, дождёмся Марежина, а там будет видно. Если девочка не успела ничего выпить – отчего же она без сознания и вся горит?

Профессор приехал через сорок минут. Выслушал чёткий доклад Светланы, вымыл руки и отправился обследовать «кочевую родственницу». Бесцеремонно и быстро поднял рубаху на груди бесчувственной девушки, долго слушал сначала трубкой, затем – фонендоскопом. Выпрямился, вздохнул:

– Плохо. Я надеялся на бронхит, но там уже, похоже, плеврит… причём двусторонний. И запущенный.

– Двусторонний? – с ужасом переспросила Машка. – Запущенный?! Павел Осипович, золотенький, да как же так? Она же всего два часа назад… Ничего не успела даже сделать! Когда же плеврит-то запустился?

– Болезнь, барышня, длится уже несколько дней, – задумчиво сказал профессор. – Хрипы в груди чудовищные, лёгкие просто хлюпают… Удивительно, что обмороки только сейчас начались! Не будем терять времени: немедленно девочку в больницу! Я сейчас вызову машину и…

– Павел Осипович, извините нас, но ничего не получится, – перебила Светлана. Марежин недоуменно и сердито посмотрел на неё поверх очков.

– Светлана, но вы же должны понимать…

– Я всё понимаю. Но эта девочка… Она, видите ли, котл… таборная цыганка. Она ни минуты не останется в больнице! Сбежит, как только придёт в себя, и через пару дней просто умрёт без ухода и нужного лечения. Поверьте, я знаю, что говорю! Если можно, расскажите, как её лечить, и мы попробуем справиться сами. Я умею делать уколы. У меня есть знакомый студент, фельдшер Первой Градской, он может помочь.

– Светлана, это очень, очень рискованно! – сердито повторил профессор.

– Если станет хуже, клянусь, я сразу же позвоню вам! – вздохнув, пообещала Светлана. – Поймите, цыгане – это цыгане, они другими не…

– Всё это я ещё от вашей матушки слыхал неоднократно. – Марежин, хмурясь, убрал фонендоскоп и трубку, сел за стол. – Что ж… уколы, в таком случае, срочно! Аптеки уже открылись? Маша, – бегите, я сейчас выпишу рецепт! А уж после – солодка, сухая малина и прочее… И жар сбивать, сбивать любой ценой! Кто сможет быть при ней целый день?

– Я смогу, – с глубоким вздохом заявила Машка. – Вот тебе и каникулы…

…Белый свет бил по векам, обжигая их. Отвернуться было невозможно. Патринка попыталась перекатиться набок, но всё тело сразу отозвалось такой острой болью, что пришлось замереть. Веки казались чугунными. В голове словно плавали комки густого и липкого теста. Патринка попыталась глубоко вздохнуть – грудь немедленно заломило. И разом вспомнилось, навалилось раскалённой тяжестью всё сразу.

Похороны мамы… Застывшее лицо Чамбы… Табор, уходящий за поворот дороги, заплаканные глаза младшей сестрёнки… Анелка и Юльча, обнявшиеся, как две сироты. Пустой, чужой взгляд Стэво, топор в его руке, мерно, равнодушно ударяющий по палке… Поднимающееся к горлу удушье, кашель, жар в висках… Тяжёлая, выскальзывающая бутыль в руках, холодная роса, жгущая ноги… Пруд – весь в тумане… Чей-то пронзительный крик.

Больше, хоть убей, не вспоминалось ничего.

«Я умерла, или нет? – в смятении думала Патринка, тщетно силясь открыть глаза. – Это – тот свет или наш? Где все? Где мама? Почему грудь так болит?..»

… – Маша, ты с ума сошла! Ей нужен покой, а ты разбудишь!

– Да я же совсем потихоньку… И дверь прикрою! Светочка, мне ведь только сегодня дали слова списать! А это длиннющий романс, между прочим!

– Дался тебе этот Вертинский: он же пошлый!

– Он умный! И понимает в людях! И в отношениях мужчины и женщины! И в любви!

– Ну да, ну да! И именно ты, моя дорогая, как никто, можешь это оценить! В своём цыплячьем возрасте!

– Мотька, скажи ей, что у меня не цыплячий возраст! Что она задаётся?

– Светочка, у Машки – не цыплячий возраст, а…

– …просто куриные мозги! Согласна! Ты абсолютно прав!

– Мотька, чего она?!!

– Светка, чего ты?!!

– Ой, ну испугалась я вас обоих до смерти! Ну, ладно, ладно, ладно… Садись, юное дарование, играй. Сама споёшь?

– Не! У меня всегда под собственные блямки худо выходит! Давай лучше ты, а я буду петь… Только быстро, а то через полчаса «Главрыба» приедет, хоть у них карасей взять… Да где же бумажка-то?! Мотька, ты в неё мороженое не завернул?

«Кто это, девлале? О чём они говорят?! – с нарастающим ужасом думала Патринка. – Может, бежать пора? Если бы хоть глаза открылись… Если бы хоть шевельнуться!..»

Но пошевелиться не получалось никак. А вдохновенная перебранка молодых голосов за стенкой смолкла – и раздались самые прекрасные звуки на свете. Играл рояль. Услышав этот инструмент лишь однажды, в Рогани, на вечере