Анчутка - Алексей Малых Страница 63

Повернулась на бок, да в стену дубовую уставилась. А возле стены яблочко наливное: бочок алый да в крапинку, ароматом свежим манит. Схватила яблоко, желая отшвырнуть подальше, понимая, что верно Храбр так её задабривает, да всё же в то зубами впилась злобно, что соком, свежеватость разнося, во все стороны брызнуло. Всё съела, хотя яблоко кислющим оказалось, не смотря на то, вместе с семенами схрумкала, представляя на месте плода сего врагов своих.

Весь день Храбр возле Сороки ошивался, заглаживая вину: то подсобить в чём хочет — та не даёт, воды натаскать помогает — она бадейку-то отдаст, но с водой назад не примет, то в погреб вместо неё полез, чтоб наместнику похмельного рассола принести, а её и след простыл. Сам рассола хлебнул — думал полегчает — в голове шумит, не поймёт только от чего, от дум тяжёлых или от выпитого на братнике. Размахнулся, да со злостью-то кувшином о стену жахнул. Не полегчало.

А в навечерье и вовсе ту потерял — везде искал, даже в терему спрашивал — нет нигде. На воротах не видели — значит в детинце. Дворовые на того уже косо смотрят, а тут ещё Извор с Миром в баню позвали, сказав что девки сенные купаются сегодня. Храбр следом за теми на реку было ринулся. Братья над тем потешаются.

— Ох, Храбр! А ты оказывается до девок охотник?! — глаза от усмешек сузили.

Да что девки эти Храбру, ежели Сорока убежать может. Он их и не слышит, в конюшню чуть ли ни бегом. Серого седлает, а в дальнем деннике всхлипы. Подошёл крадучись, пытаясь, чтоб солома под ногами не хрустела. Всхлипы затихли. Неужто показалось? Словно мышка скребётся где — подол женской рубахи под щиток денника медленно заползает. И вновь тишина. Храбр к тому деннику идёт, уже готов о прощении молить — да от чего же слова не йдут?! Сорока рот зажала, не дышит — себя не кажет, ну и Храбр тихомолком стоит по другую сторону, не выдаёт себя тоже. Ему ли не знать, что из детинца ту не выпускают — сам Олег Любомирович наказ сей дал.

Тихо стала, слышно как кони дышат. Каждый другому сказать что-то хочет, но молчат, ждут, что другой начнёт. Манас вперёд подался, руку вскинул, на тонкую перегородку, за которой Сорока сидит, положил, словно желая ту явственно ощутить. Уже готов был слово ей сказать — не судьба — братья снаружи того кличут, в баню зовут:

— Эгей, Храбр, айда с нами! Баньку уже натопили…

— Не пристало, чтоб от мужей вчерашним пивом разило, когда теремные да сенные словно цветы пахнут, — язвит Извор.

— А ты что, в тот цветник поди наведаться хочешь? — Храбр из конюшни тому вопросом отвечает, а сам ухом ведёт — зашуршало в глубину денника, в добавок ко всему Лютый беспокойно там замаялся, сгоняя Сороку в глубину.

— Эти цветы сами ко мне льнут, я на них взгляд кину только, они передо мной и распускаются, — зареготал Извор.

— И что ж много ты цветов нарвал?

— Предостаточно, тебе уж за мной не угнаться! — гогочет.

— Сноп верно! — Мир со двора, поддержал, свеженаломанный веник на плечо положил, от смеха вместе с ним подёргивается.

— Пойдём сегодня ночью со мной — Мир отказывается, а одному идти — боюсь, всех не осилю!

— У меня есть уже одна девица на примете, с кем всю жизнь хочу быть! — крикнул в сторону денника, где Сорока сидит, да намеренно громко, чтоб та слышала.

— Одной довольствоваться всю жизнь станешь? Скучно ведь, затоскуешь?! — Извор уж в конюшню заступил, а Храбр тому навстречу.

— Не затоскую, — стоят взглядами мерятся.

— А, верно это визгопряха? — тон спустил, что только двоим слышно было о чём говорят, что Храбр весь навострился, в кишках ревностью закипело. — И что ты нашёл в этой куёлде?! — руку на плечо Храбра опустил. — Хоть на свадьбу позови, я вам дары подготовлю.

Извор своего побратима в охапку сгрёб да к Миру тащит, а тот у бани их уже поджидает, рубаху скинул, мышцами играет. А от бани дым столбом, пар во все стороны пышет, даже казалось, что стены раскалились.

— А что ж, Храбр, каким паром привык париться?

— Как и положено, — а сам и не знает.

Ох, а как париться братья начали, да паром первым, самый крепким, такой хай подняли, что девки от любопытства не смогли усидеть на местах — из-за угла подглядывают, хихикают, как те нагишом к бочкам с водой подбегут, окатятся колодезной водой, да назад, опять нещадно друг друга парить, пока дворовые бочки по новой наполнят. Не долго любовались — тиун всех разогнал.

Мир с Храбром разошлись — захотели самого сильного из них вдвоем одолеть. Пока один отдыхает, другой Извора парит, так отходили того, что тот притих, и не дышит вовсе.

— Рано ему было париться, — беспокойно Мир его оглядывает. — На воздух его нужно.

Храбр с лёту во двор выбежал, с бадейкой мигом вернулся, да всю воду из неё разом на Извора и выплеснул. Тот мат через мат.

— Я соснуть решил… малость, пока вы… меня тут вениками лупите… — тот оправдывается. Но как подпрыгнул, в голове зашумело, по стеночке сполз — братья того выволокли, возле бочки усадили, вдвоём в четыре глаза уставились, а Извор отдышаться не может, тиун кваску притащил.

— Ну?! — истомились уж ожиданием, а тот вторую канопку выпил и лицо такое болезненное сделал.

Мир уж в портах стоял готовый за лечцем сам пуститься, только Извор как подскочит, бадейку схватит, из бочки воды зачерпнув, и давай в салки за братьями носиться. Окатит одного — и назад к бочке, окатит второго — и опять. Храбр не выдержал, на половецком браниться стал. А полянины ржут.

Набегались до устали на завалинке уселись. О всём и ни о чём разговоры ведут. Поймал себя на мысли степняк, что отрадно ему было вот так время проводить с братьями — один по отцу брат, другой кровный по клятве. И Олег, как ни посмотри, по чести живёт: что воин знатный, что муж праведный, судом всех честным судит, обиженных утешает — добрый наместник. Такого отцом назвать не совестно. Коли не одно обстоятельство… Опять Манас-степняк пристыдился, у матери прощения мысленно просит. Олег — насильник и