Натали Питерс - Опасное окружение Страница 54

Я засмеялась, приласкав его вновь. При каждом прикосновении он крупно вздрагивал всем телом.

– Но ведь тебе это нравится!

– Я еле терплю, так нравится!

– И мне нравится. Это значит, что я больше не леди, это ты имел в виду?

– Нет, вовсе не это.

Он до боли сжал меня в объятиях.

– Это значит, что ты – исключительная леди.

Была ли я исключительной леди или нет, но время, которое мы проводили с Жаном, действительно было исключительно хорошо. Призрак Фоулера больше не беспокоил меня. Лафит растопил ледяную глыбу в моем сердце, и я забыла о своих страхах.

В Новый Орлеан мы приезжали на Рождество и на Марди Грас (народный праздник, отмечаемый в некоторых французских городах побережья во вторник на масленице). Жан снял маленький домик на Дюмэйн-стрит. Комнаты были просторны и прохладны, а палисадник с разросшимися оливами скрывал дом от нескромных взглядов. В доме в качестве прислуги, а в наше отсутствие и как хозяева, жила пожилая чета французов, из тех, кому Жан помог перебраться с Гаити; с нами приезжала Лили, которая была и за повара, и за мою горничную.

Я была рада вновь оказаться во французском городе, хотя, наверное, я полюбила бы его, будь он и испанским, и итальянским, и португальским. Мне нравилось здесь все: неброская красота улиц с белыми креольскими домами и стрижеными лужайками, дружелюбие жителей, многоцветность рынка и вечноцветущие клумбы. На Рождество у нас цвели розы, а в конце февраля, в мой день рождения, Жан подарил мне чудные камелии.

В этот день мы с Жаном остались дома и праздновали мое девятнадцатилетие вдвоем. Год назад, день в день, я была самой последней рабыней на «Красавице Чарлстона», но печальные воспоминания не омрачили моего нынешнего счастья: та Элиза Лесконфлер исчезла навсегда.

Лафит представил меня всем своим друзьям и знакомым, он сопровождал меня на балы и в театр. «Бизнес» Жана, как шутливо называли его занятие горожане, давал ему пропуск в самые знатные дома города. Ни одна хозяйка не мыслила праздника без красавца пирата. И Жан принимал приглашения с удовольствием: мы оба любили интересную беседу и хороший стол.

– Я не заблуждаюсь насчет их истинного отношения ко мне, – как-то сказал он. – Если настанет день, когда я ничего не смогу предложить им из того, что хранится на моих складах, в тот же миг они вышвырнут меня за порог. Но пока этот день не наступил, мы нужны друг другу.

Я стала гвоздем сезона 1812 года. Весь Новый Орлеан полнился слухами. Жан представил меня как мадемуазель Элизу Лесконфлер, недавно приехавшую из Франции, и благородство моего происхождения здесь, во французской Луизиане, не вызывало сомнений. Однако история моего появления у Жана в разных интерпретациях была известна в городе, так что о моем пребывании на работорговом судне и спасении в той или иной степени знали все. Слухи будоражили воображение новоорлеанцев, подогревали интерес к моей персоне. Мы с Жаном не скрывали наших отношений, и это добавляло моему образу некий скандальный и чувственный оттенок. В глазах благонамеренных граждан я была авантюристкой, искательницей приключений.

Мужчин тянуло ко мне потому, что я была красива и, как они полагали, бесстыдна. Оба эти качества – красота и бесстыдство – вызывали возмущение женской половины новоорлеанского общества. Но меня, крестницу самого императора Франции, не могли не принимать даже самые консервативные луизианцы, а с тех пор, как я дала понять новоорлеанским дамам, что не представляю угрозы для их сыновей и мужей, я стала желанной гостьей.

Я была счастлива, страшные призраки прошлого более не тревожили меня, душа моя помнила только любимых людей – дядю Тео, Филиппа, Оноре. Может быть, написать им?

Должно быть, они уже мысленно похоронили меня. Нет, мне не хотелось возвращаться домой. Что я им скажу? Я и сама не знала, да и не хотела знать, что ожидает меня в будущем. Останемся ли мы с Лафитом любовниками навечно? Хочу ли я выйти за него замуж? Сделает ли он вообще мне предложение? На эти вопросы у меня не было ответов.

Я с удовольствием закружилась в вихре светской жизни. Конечно, Новый Орлеан не Париж, но луизианцы французского происхождения были культурны и образованны, и их общество я находила занятным. Любимой темой разговоров в светских гостиных были приключения дедов и прадедов нынешнего поколения луизианцев, приплывших сюда в начале восемнадцатого столетия.

Консервативные креолы продолжали считать себя французами, несмотря на то что город за столетие несколько раз переходил от Франции к Испании и наоборот, пока его окончательно не прибрала к рукам Америка. За эти годы французы перемешались с испанцами и англичанами, и это смешение кровей придавало жителям Нового Орлеана особое обаяние. Кстати, второй излюбленной темой была возможная война с Англией и ее последствия для Луизианы.

Мамаши держали детей в провинциальной строгости, и во мне они видели потенциальную угрозу дурного влияния. Но я научилась легко и просто разрушать возникшую было стену недоверия. Стоило мне заметить неодобрительно поднятую бровь, как я пускалась в рассказы о Лесконфлерах-крестоносцах, о моем папочке – генерале Лесконфлере, друге Наполеона, и тут же появлялись благосклонные улыбки. Я и подумать не могла, что мои знаменитые предки пригодятся мне в далекой Америке!

– Жан, только представь себе, – весело говорила я, – самая порочная женщина в городе благодаря всего лишь хорошей родословной становится желанной гостьей чуть ли не в каждом доме. Ну где еще, если не в этой чудесной стране, такое возможно!

Жан обнимал меня так, что я боялась задохнуться.

– Значит, сама судьба занесла тебя на эту обетованную землю. Там, наверху, знают, что у нас в Новом Орлеане превыше всего ценится красота.

– Вы, новоорлеанцы, обычные снобы. Жан, – смеялась я, – они копируют мои платья, прически – чуть ли не все девчонки постригли волосы «под Элизу», ты заметил? Моим именем называют даже еду: суфле «Элиза», соус «Лесконфлер»! Никогда не слышала о такой чепухе!

– Бедные американцы, Элиза. Даже креолы, и те больны той же болезнью: они страшно в себе не уверены. Они считают себя ниже своих европейских собратьев, вот и стараются изо всех сил прыгнуть выше головы. Только не говори мне, что европейцам несвойственно глупое желание походить на сильных мира сего. Вспомни, несколько лет назад женщины состригали волосы, чтобы походить на Марию-Антуанетту, идущую на эшафот.

– О, Жан, мне нравится их обожание. Но еще больше мне нравится твое обожание, и еще – ты никогда не требуешь от меня невозможного, не считаешь денег, что я трачу.

– Зачем мне считать их? Это не мои деньги.