У кромки моря узкий лепесток - Исабель Альенде Страница 47

Вопреки ожиданиям, отношения Виктора и Росер в это суматошное время только укрепились, несмотря на то что они редко оказывались дома вместе, а его сердце было занято другой женщиной. Их дружба превратилась в союз, в котором не было ни тайн, ни подозрений, ни обид; он основывался на том, что они никогда осознанно не причинят друг другу вреда, а если это произойдет, то только по ошибке. Каждый чувствовал плечо другого, так что трудности настоящего и призраки прошлого были вполне переносимы.

За те месяцы, что Росер провела в Перпиньяне, когда жила в доме квакеров, она научилась шить. В Чили, как только удалось накопить нужную сумму, она купила ножную швейную машинку «Зингер», черную, блестящую, с золотой надписью в виньетках, — настоящее чудо производства одежды. Мерный стук педали швейной машинки напоминал упражнения на пианино, и когда Росер заканчивала костюмчик или ночной комбинезон для ребенка, она испытывала такое же удовлетворение, как от аплодисментов публики. Она копировала модели из журналов мод и всегда была хорошо одета. На музыкальные занятия она приходила в костюме стального оттенка с удлиненной юбкой, с которым надевала блузки разного цвета с коротким или длинным рукавом, дополненные то воротничком, то букетиком цветов, то каким-нибудь шарфиком или брошью, и получалось, что каждый раз она появлялась в чем-то новом. Прическу она делал одну и ту же; узел на затылке, украшенный гребнем или заколками, а ногти и губы красила в ярко-красный цвет; так она выглядела до конца своей жизни, когда ее волосы уже тронула седина, а губы окружали морщинки. «Твоя жена очень красивая», — сказала как-то Офелия Виктору. Она встретила ее на похоронах одного своего дяди, где Росер исполняла на органе печальные мелодии, пока родственники покойного чередой проходили мимо вдовы и его детей, выражая им соболезнования. Увидев Офелию, Росер на секунду отвлеклась от игры, поцеловала ее в щеку и прошептала на ухо, что она в курсе ее личной жизни. Это лишний раз убедило Офелию в том, что братские отношения с женой, о которых говорил Виктор, — правда. Замечание Офелии о Росер удивило Виктора, поскольку в его сознании укрепился образ худенькой, бесхитростной и беззащитной испанской девушки, которую его родители взяли к себе в дом еще девочкой и которая впоследствии стала неназваной невестой Гильема. Какой бы Росер ни была раньше и какое бы восхищение ни вызывала у Офелии теперь, это никогда не изменит того главного факта, что Виктор любил и любит ее. Ничто, даже безумное предложение Офелии сбежать с ней в рай под пальмами, не сможет заставить его расстаться ни с Росер, ни с ребенком.

VIII

1941–1942

Ну, то ж,

ведь если ты меня разлюбишь,

тебя я тоже понемногу разлюблю.

И если вдруг меня забудешь,

то не ищи,

тогда и я тебя забуду.

Пабло Неруда,

«Если ты меня забудешь»,

из книги «Стихи Капитана»

С тех пор как Офелию заперли в доме на улице Мар-дель-Плата, любовные свидания с каждым разом становились все более спонтанными и короткими. В этой новой реальности, когда ему уже не надо было в любую минуту находиться в распоряжении Офелии, Виктор обнаружил, что время тянется слишком медленно, и иногда стал принимать приглашения Сальвадора Альенде сразиться в шахматы. Девушка по-прежнему оставалась в его сердце, но он уже не испытывал непрестанного желания сбежать откуда угодно, лишь бы тайком сжать ее в объятиях, теперь ему не надо было заниматься всю ночь напролет, чтобы наверстать время, проведенное с ней. Как и раньше, Виктор пропускал теоретические занятия в университете, на которых не отмечали присутствующих, потому что теорию можно было выучить по книгам и записям дома. Он сконцентрировался на посещении лаборатории, куда ходил на вскрытия и на клиническую практику. В лаборатории он вынужден был не афишировать опытность, чтобы не унижать преподавателей. В таверне он неизменно работал по ночам, используя спокойные часы, чтобы позаниматься, одним глазом приглядывая за Марселем, который спал в манеже. Джорди Молине, каталонец-обувщик, оказался идеальным партнером, он никогда не упрекал Виктора за скромные доходы «Виннипега» и был счастлив, что у него есть собственное местечко, более уютное, чем его холостяцкий дом, где можно поболтать с приятелями, выпить чашку кофе с водкой, посмаковать блюда родной земли и спеть песенки под аккордеон. Виктор предложил научить его играть в шахматы, но Молине никогда не понимал, какой смысл передвигать фигуры туда-сюда, если это не приносит никакой материальной выгоды. Иногда посреди ночи, когда он замечал усталость Виктора, он отправлял своего партнера домой, а сам заменял его и был в полном восторге, хотя мог обслужить завсегдатаев, только наливая вино, пиво или коньяк, поскольку ничего не понимал в коктейлях, которые считал модной выдумкой для педиков. Он чрезвычайно уважал Росер и любил малыша Марселя; мог долгими часами играть с ним в помещении позади прилавка; мальчик заменял ему внука, которого у него не было. Однажды Росер спросила, осталась ли у него в Каталонии семья, и он рассказал, как покинул свой городок более тридцати лет назад в поисках лучшей жизни. Он ходил на судне матросом в Юго-Восточной Азии, работал лесорубом в Орегоне, машинистом поезда и строителем в Аргентине; в общем, он много кем был, прежде чем оказался в Чили, где открыл обувную фабрику и сумел заработать себе на жизнь.

— Скажем так, поначалу семья у меня там оставалась, но поди знай, что с ними стало. Война их разделила: одни были республиканцами, другие поддерживали Франко; с одной стороны — ополченцы-коммунисты, с другой — священники и монахини.

— А вы общаетесь с кем-нибудь из них?

— Да, с парой родственников. Представляете, мой двоюродный брат, который всю войну скрывался, теперь стал мэром нашего городка. Он фашист, но человек хороший.

— Как-нибудь я попрошу вас об одолжении…

— Попросите прямо сейчас, Росер.

— Во время Отступления из Барселоны потерялась моя свекровь, мама Виктора, и мы бы хотели хоть что-нибудь узнать о ней. Мы искали ее во Франции, в лагерях для интернированных, наводили справки по обеим сторонам границы, но все безрезультатно.

— Так со многими произошло. Столько людей умерло, выслано, согнано со своих мест! А сколько живут нелегально! Тюрьмы переполнены; каждую ночь из камер вытаскивают тех, кто подвернется под руку, и расстреливают без суда и следствия, просто так. У Франко это называется