Ирэн Фрэн - Стиль модерн Страница 46

— Думаю, мы его еще увидим. Такие не позволяют, чтобы их убивали.

Никто не посмел ему ответить.

Торговец взял Файю под руку и увлек за собой на лестницу.

На следующее утро, после долгого шушуканья с Вентру, д’Эспрэ решил вернуться в Париж вместе с Лианой и незаменимым Стеллио. Возвращение правительства в столицу было не за горами, а новости с фронта — все лучше и лучше. Они сделали остановку в Бордо, чтобы забрать свой багаж, и в первых числах декабря вновь поселились на Тегеранской улице.

Что касается новобрачных, они еще месяц оставались в Бордо, и за это время весь свет вновь перебрался в столицу. Уверившись в том, что все знакомые разъехались, они опубликовали в мэрии брачные объявления о женитьбе Раймона Вентру, торговца скотом, с некоей Жанной Ленгле восемнадцати лет, сиротой. Невеста заручилась согласием своего опекуна Эдмона д’Эспрэ, проживающего в Париже и представленного в Бордо одним из своих коммивояжеров. Последний выполнил миссию свидетеля вместе с продавщицей цветов, у которой невеста пристрастилась покупать фиалки.

Отдавая дань крестьянской традиции, Вентру хотел венчаться в церкви, но Файя воспротивилась этому: «Надо будет исповедаться. А я не хочу исповеди!» Это напоминало каприз, тем не менее он уступил.

Две недели спустя они начали обустраиваться в Париже, где Вентру собирался продолжать свои торговые спекуляции.

Шел январь 1915 года — как раз в это время в газетах начали появляться первые сообщения о погибших авиаторах.

Глава четырнадцатая

Когда аэроплан Стива, подбитый вражескими пулями, рухнул на лесопосадки Белланда, то, вопреки ожиданиям, образ Файи не предстал перед его блуждающим взором. Сквозь едва распустившуюся весеннюю листву 1916 года проступали как бы застывшие среди вечной весны кампус и неоготические колокола Принстонского университета; и в то время как голова Стива запрокидывалась на сиденье, а он постепенно терял управление, его губы вдруг неожиданно ощутили забытый вкус молока с солодом.

«Я проиграю этот матч», — сказал он себе, как бывало обычно накануне соревнования: он не мог спать, и его одолевали черные мысли. О каком матче шла речь, в то время как аэроплан пикировал прямо на лес, он не понимал. Единственное, в чем он был уверен: все уже было сыграно, все матчи. Он только удивился, что время шло так медленно, что еще не наступил конец. Стив рухнул на сиденье, как падал на свою кровать в Принстоне, когда, пытаясь обмануть страх, часами мечтал о победе, рассматривая фотографии футбольного клуба и отпивая при этом молоко с солодом.

Аэроплан падал с ужасающим треском. Скрестив руки над головой, Стив переносил все толчки в ожидании последнего, добивающего. В какой-то момент он открыл глаза. Возвышавшиеся стволы хороводом кружились вокруг него с обломанными, искореженными ветками. Весенние листья дождем усыпали кабину. Наконец последовал сильный толчок, и колокола Принстона, чей мираж не померк еще за горизонтом деревьев, скрылись в ночи — но то была не ночь…

Два часа спустя, а возможно, и через много дней — Стив никогда не интересовался этим, — тьма над ним разверзлась.

И тут же мелькнула прежняя мысль: «Я проиграю этот матч». Но времени на раздумья у него не было. Все вокруг заполнял отвратительный запах, и он начал понемногу задыхаться.

К обычному для него после сильных запахов раздражению горла и бронхов присоединилась теперь резкая боль в правом бедре. Он понял, что ранен.

Запах не рассеивался. Стив кашлянул второй раз, снова почувствовал боль, еще острее. Он выругался — и так ясно, будто это было вчера, перед ним всплыло первое воспоминание: о той истории с духами, вылившейся в ссору с русским на лестнице… Тогда он не углублялся в детали этой несуразной сцены. Теперь в его памяти с необычайной быстротой прокручивалась вся дальнейшая череда событий. Русский, венецианец, Париж, театр, Файя, Suicidal Siren, запись добровольцем в авиацию, два года войны. Сколько было сражений, сколько побед, и ни одной неудачи. Его прозвали Обмани-Смерть. Восхищались его отвагой, а его отказ носить талисманы, при всеобщем суеверии, вызывал еще больше уважения. Никто не видел у него даже фотографии женщины. В то же время о нем ничего не было известно, разве только, что он — американец, прекрасно говорит по-французски, и записался в армию, чтобы, по его словам, спасти Европу от тирании монархии.

Стив сразу распознал этот запах, раздиравший ему горло: эфир, конечно. Он лежал на кровати в госпитале. Лепная отделка потолка, люстра из богемского стекла — вполне возможно, что его привезли в замок Белланд, в ту его часть, которую выделили для раненых. Значит, его подбили совсем рядом: над лесом, окружавшим лагерь. Еще несколько сотен метров, и он рухнул бы на равнину — самолет, наверное, загорелся бы, и Стив распрощался бы с этим миром.

Он выжил и был счастлив, несмотря на боль. Это забытое за долгое время чувство овладело им. Стив понял, почему его никак не отпускала мысль о матче, постоянно вертевшаяся в голове. Два года он играл со смертью и ввязывался в самые безрассудные операции. Вплоть до этого последнего дня перед самой катастрофой. Зачем он гнался, взлетая этим апрельским утром на своем любимом аэроплане «Гиспано-Суиза» с бронированным винтом[53]? За смертью, конечно, «ради красивого жеста», как говорят французы. Насколько Стив помнил, не прошло и десяти минут после взлета, как по курсу появился «Авиатик». Тогда он решился на вызов — поразить пилота не из пулемета, как обычно, а из револьвера и, если возможно, в упор. Как и всегда в последних полетах, Стив сначала приблизился к вражескому аэроплану, чтобы снизу прорвать его обшивку с помощью ножа. Потом вновь набрал высоту и выстрелил пилоту в голову. «Гиспано-Суиза» уже весь был пробит пулями. Но еще до начала этого страшного падения Стив испытал удовольствие — единственное доступное ему после предательства Файи — от вида смерти и крови, той крови, что этим утром струилась по нарисованной на его дорогом «Гиспано» нежной русалке, сжимавшей в руках череп. Потом — падение, колокола Принстона, вкус молока с солодом, так и оставшийся на губах…

Стив снова закашлялся из-за запаха эфира. Проснулась боль в бедре. Он понял, что скован бинтами, а возможно, и гипсом. Он попробовал пошевелиться, стало еще больнее, и он застонал. Не стал ли он калекой? Стив пошевелил левой ногой, медленно сдернул одеяло, попробовал, превозмогая боль, разглядеть, что творилось на другом конце кровати. Но нет, обе ноги были на месте, голые ступни выглядывали из бинтов. Он облегченно вздохнул.