Вера - Алиса Клима Страница 45

class="p1">Балаян-Загурская приказала всем идти на ужин. В столовую шли строем. Столовая отличалась от барака только тем, что там не было вагонок, вместо которых стояли длинные, сколоченные как попало из распиленной сосны столы и лавки. На ужин подали баланду – водянистый бульон, из которого редко выныривали куски картошки, свиного сала с кожей, кормовой моркови и переваренного лука. Дали всем по причитающейся пайке хлеба. На второе была сельдь и потемневший мерзлый отварной картофель. На десерт – суррогатный чай с порцией рафинада.

– Мой любимый рататуй, – элегантно улыбнулась Мирра Евсеевна, присаживаясь недалеко от Ирины. – А Фролушка все растет…

В смены лагерного шефа Фролушки особенно не хватало калорий.

Инесса Павловна заметила, как быстро и жадно ела Ирина, и предложила ей свой рацион. Ирина поначалу отказывалась, но потом все же съела. Она сказала Инессе Павловне, что всегда хорошо ела после того, как поплачет, и Инесса Павловна с нежностью погладила ее по голове. Инесса Павловна была несчастна оттого, что приходилось переживать молодым и старикам, детям и больным, попавшим в лагерную систему.

Потом так же строем вернулись в барак. Анисьи не было, и Ирина поняла, что та с Ларионовым. Она легла спать в ватнике, подложив под голову один валенок, а обе ноги засунула в другой. Если бы она постелила ватник на жесткие доски вагонки, ей нечем было бы укрыться, и, наоборот, укройся она ватником, ей бы было жестко спать на вагонке. Это были ее первые шаги к выживанию на зоне.

Уснула она быстро – в бараке все же показалось уютнее и теплее, чем в ШИЗО, да и близость людей словно согревала рядом спящей живой душой. Живот бурлил, отвыкнув от еды. Сквозь сон Ирина еще слышала громкий голос Клавки, спорившей о чем-то с бригадиршей, и как Варвара ворчала на новеньких за то, что те плохо работали и не могли два часа повалить одно дерево. «Нет, – подумала она, засыпая, – жить по совести – вот что. И теперь только надо суметь сохранить себя!»

Глава 9

Как и ожидал Ларионов, Анисья устроила истерику: кричала, что он не любит ее, подложил под Туманова. Ларионов слушал ее молча, попивая коньяк. Он много пил в тот вечер и все думал о пощечине, которую дал Ирине в бане, и о ее лице – сухом, строгом, полном тоски, с темными глубокими глазами.

Потом он разделся и лег в постель с Анисьей, не проронив ни слова. Анисья видела, как грубо и машинально он все делал, словно нехотя исполнив привычный и обещанный долг, чтобы она умолкла. Он всегда был скуп на ласки, но обыкновенно не был груб. В эту же ночь было что-то не так, и Анисья не понимала, а просто чувствовала, что что-то в нем переменилось, и очень внезапно. Он словно и не был с нею…

– Гриша, – прильнула она к нему, когда все закончилось, – отчего ты такой? Ты одной рукой ласкаешь, а другой отталкиваешь.

– Плохо тебе со мной? – спросил он задумчиво, понимая причину ее вопроса.

– Хорошо, Гришенька! Я жить не могу без твоих ласк. А ты все о чем-то своем думаешь. Ты хоть раз любил?

Ларионов лежал неподвижно, глядя в низкий потолок.

– Не знаю, – сказал он тихо. – Может, и любил. Я не помню.

Анисья приподнялась.

– Как же такое не помнить? – усмехнулась она. – Я вот люблю одного тебя.

– Не любишь ты никого, – сказал он. – Это не любовь.

– А что? – улыбнулась она и стала целовать его грудь и руки.

– Прихоть, – кратко ответил он.

– Дурак ты, Гриша, – засмеялась Анисья. – А любовь тогда это как?

Ларионов не мог объяснить Анисье.

– А ты могла бы мне все простить? – спросил он.

Анисья пожала плечами.

– Могла бы. Только измену бы не простила!

Он усмехнулся.

– Убью я за тебя, Гриша. Если узнаю, что ты на другую смотришь, убью ее, – сказала она с улыбкой.

Ларионов посмотрел на нее пристально.

– Дура ты, – бросил он. – Одни от вас проблемы, от баб. Ты иди в барак, Анисья. Сегодня мне надо побыть одному.

Ларионов поднялся с постели и оделся.

– Гриша! Я же не мешаю. Да что с тобой? – вскочила за ним Анисья.

– Ступай в барак, завтра придешь на ночь, – сказал он сухо и вышел из опочивальни.

Ларионов прошел в кухню. Там сидели Валька и Федосья и пили чай. Увидев Ларионова, женщины встрепенулись.

– Случилось что? – засуетилась Федосья, не ожидая уже увидеть хозяина до утра.

– Ты зайди ко мне через полчаса, а Анисья пусть возвращается в барак, – приказал он.

Федосья так и сделала: свела недовольную Анисью в барак и вернулась к Вальке в кухню. Она плюхнулась на табурет и стала растирать ноги.

– Ой, хорошо как! – стонала она, потягивая горячий чай.

– Теть Федосья, чего это он Анисью спровадил? – любопытничала Валька. – Слышала, как она ругалась с ним?

Федосья кивнула и откусила сахар, а потом захлюпала чаем, отпивая из блюдца.

– Теть Федосья, а, может, че приключилось? Он второй день чернее тучи ходит. Как зверь в клетке, – не унималась Валька.

– Думается мне, у нас на носу перемены, – сказала она с прищуром бывалой осведомленности. – Девка ему одна приглянулась.

– Да ну?! Кто? – выпучила глаза Валька. – Татарка поди? Луноликая такая и крепкая.

Федосья издала смешок и махнула рукой.

– Да нет. Ирка Александрова – гордячка наша. У меня на это глаз-алмаз.

– Да вы что! Врать-то вы горазды, – засмеялась Валька. – Она ж страшная и тощая, как вобла! А Анисья – пава.

Валька встала, прошлась, копируя походку Анисьи, и захохотала.

– Тише ты, – шикнула Федосья. – Говорю тебе. Да не такая уж она и страшная – ей бы откормиться маленько да опериться. Зацепила она его чем-то, ей-богу, вот тебе крест.

Федосья быстро перекрестилась.

– Давеча послал ее в баню прибраться и сам туда пошел – ну ты знаешь. Никогда не ходил, а тут пошел. Долго был там, а потом вышел весь черный, злой. Видать, девка с характером. Есть отказалась, гордая, куда там. Нос воротит от него и дерзит – страху в ней нет. А он бесится.

Валька закатила глаза.

– И из этого вы решили, что она его зацепила? – недоверчиво сказала Валька.

– Молодая ты еще, – возразила Федосья. – Цыплят по осени считают. Интерес у него к ней какой-то. Я еще понаблюдаю, а потом, может, чего и решу. Девка она вроде добрая, только ершистая. Помочь бы ей тут устроиться.

– Завтра посмотрим. Если на лесоповал ее пошлет – ваша неправда, – хмыкнула Валька.

Когда Федосья