У кромки моря узкий лепесток - Исабель Альенде Страница 31

class="p1">Эйденбенц встретила его в своем импровизированном родильном доме, с ребенком на руках. Она была так занята, что даже не вспомнила об их несостоявшемся романе. А вот Виктор об этом не забыл. Увидев Элизабет в белоснежном халате, как всегда спокойную, с ясным взглядом, он заключил, что она — настоящее совершенство, и надо быть идиотом, чтобы вообразить, будто она может ответить ему взаимностью; эта женщина не предназначена для любви, ее роль на земле — миссионерство. Узнав его наконец, Элизабет передала ребенка другой женщине и дружески обняла своего друга.

— Как ты изменился, Виктор! Ты, должно быть, много страдал, друг мой.

— Меньше, чем другие. Мне повезло, несмотря ни на что. Зато ты, наоборот, хороша, как всегда.

— Ты так считаешь?

— Как у тебя это получается? Ты всегда безупречна, спокойна и всегда улыбаешься. Я видел тебя на линии фронта, ты была такая же, как сейчас, будто тебя совершенно не коснулись тяжелые времена, которые нам всем довелось пережить.

— Тяжелые времена научили меня быть сильной и много работать, Виктор. Ты пришел ко мне, чтобы узнать о Росер, верно?

— Не знаю, как мне благодарить тебя за все, что ты для нее сделала, Элизабет.

— Не надо меня благодарить. Давай подождем до восьми вечера, как раз в это время она заканчивает последний урок музыки. Она живет не здесь, а в семье моих друзей-квакеров, которые помогают мне добывать средства для родильного дома.

Так они и сделали. Элизабет познакомила Виктора с молодыми мамами, которые жили в доме, показала ему, как она там все устроила, потом они сели пить чай с галетами и стали рассказывать друг другу обо всем, что произошло с ними со времен Теруэля, когда они виделись последний раз. В восемь вечера Элизабет повезла его на своей машине, уделяя разговору больше внимания, чем дороге. Виктор подумал, что после всех пережитых тягот войны и лагеря для интернированных было бы слишком жестокой иронией судьбы погибнуть раздавленным, словно таракан, в машине своей невероятной подруги.

Дом квакеров находился в двадцати минутах езды; дверь им открыла Росер. Увидев Виктора, она вскрикнула и закрыла руками лицо, будто увидела призрака, а он крепко обнял ее. Он помнил Росер худенькой, с узкими бедрами и плоской грудью, помнил ее широкие брови и крупные черты лица и то, что она принадлежала к типу женщин без внешнего блеска, которые с годами либо окончательно высыхают, либо становятся мужеподобными. Последний раз он видел Росер в декабре, с большим животом и прыщами на лице. Материнство придало ей мягкости: там, где были острые углы, образовались округлости, грудь увеличилась, как и полагалось у кормящей матери, лицо сияло чистой кожей, волосы блестели. Встреча оказалась настолько волнующей, что даже повидавшая множество душераздирающих сцен Элизабет не осталась равнодушной. Виктор нашел племянника неописуемым; он считал, что все маленькие создания в этом возрасте похожи на Уинстона Черчилля, лысого и толстого. Но если внимательно приглядеться, у ребенка можно было различить семейные черты Далмау, например черные, как маслины, глаза.

— Как его зовут? — спросил Виктор.

— Пока мы называем его просто Малыш. Я жду Гильема, тогда дадим имя и зарегистрируем.

Надо было сообщить ей печальную новость, однако Виктору снова не хватило храбрости это сделать.

— А почему ты не назовешь его Гильем?

— Гильем предупредил меня, что не хотел бы давать свое имя ни одному из своих сыновей. Он не любил свое имя. Мы договорились, если будет мальчик, то назовем его Марсель, а если девочка — то Карме, в честь ваших родителей.

— Ладно, как знаешь…

— Я подожду Гильема.

Семейство квакеров — отец, мать и двое детей — пригласили Виктора и Элизабет поужинать с ними. Несмотря на то что хозяева дома были англичане, еда на столе была вполне сносной. Они хорошо говорили по-испански, поскольку годы войны провели в Испании, помогая различным детским организациям, а во время Отступления вели работу среди беженцев. Так они жили всегда, сказали они. Как говорила когда-то Элизабет: «Где-нибудь всегда идет война».

— Мы вам очень признательны, — обратился к ним Виктор. — Благодаря вам малыш теперь с нами. В лагере Аржелес-сюр-Мер он бы не выжил, да и Росер, я думаю, тоже. Надеюсь, мы не долго будем злоупотреблять вашим гостеприимством.

— Не надо нас благодарить, сеньор. Росер и малыш — члены нашей семьи. Но почему вы так торопитесь от нас уйти?

Виктор рассказал о своем друге Айторе Ибарре и о том, что тот может помочь им с Росер эмигрировать в Венесуэлу. Это был для них единственный реальный выход из положения.

— Если вы хотите эмигрировать, есть возможность уехать в Чили, — заметила Элизабет. — Я читала в газете про корабль, на котором планируют отправлять испанцев в Чили.

— Чили? Но где это? — спросила Росер.

— На краю света, я полагаю, — ответил Виктор.

На следующий день Элизабет нашла упомянутую газетную статью и сумела передать Виктору. Из статьи Виктор узнал, что по поручению чилийского правительства поэт Пабло Неруда был уполномочен снарядить судно под названием «Виннипег», чтобы вывезти часть испанских беженцев в свою страну. Элизабет дала Виктору денег на поезд до Парижа, чтобы он попытал счастья и встретился с поэтом, про которого он раньше ничего не слышал.

Сверяясь с картой города, Виктор Далмау добрался до проспекта Ламотт-Пике, дом 2, где неподалеку от Дома инвалидов возвышался элегантный особняк посольства Чили, перед которым стояла большая очередь. Проход в здание контролировал хмурый швейцар. Такими же неприветливыми оказались и служащие консульства, они даже не отвечали, когда с ними здоровались. Виктор увидел в этом, равно как и в общей атмосфере напряжения, царившей той весной в Париже, дурной знак. Гитлер жадно заглатывал куски европейских территорий, и черная туча войны затягивала небо над Францией. Люди в очереди говорили по-испански, и почти все держали в руках вырезку из газеты. Когда Виктор оказался в здании, ему указали на мраморную с бронзовой отделкой лестницу, которая на верхних этажах стала деревянной и довольно узкой; она вела в помещения, похожие на чердак. Лифт отсутствовал, и Виктору пришлось помогать другому испанцу, еле-еле ковылявшему; у мужчины не было одной ноги, и он с трудом карабкался по лестнице, цепляясь за перила.

— Это правда, что принимают только коммунистов? — спросил его Виктор.

— Так говорят. А ты кто будешь?

— Республиканец, но не более того.

— Не морочь никому голову. Будет лучше, если ты скажешь, что ты коммунист, — и все тут.

Пабло Неруда принял Виктора в маленькой комнате, где из мебели были только письменный стол и три стула.