Первая любовь королевы - Роксана Михайловна Гедеон Страница 27

5

…Гонец с тайным сообщением от епископа Илийского разыскал Маргариту Анжуйскую в Вестминстерском аббатстве. Выслушав донесение, она не поверила. Потом ужаснулась. А еще позже, не помня себя от тревоги и ярости, вдруг поняла, что такое вполне могло быть. Да, она допускала подобную выходку со стороны йоркистов. Но чтоб король помешался?! Полноте, он никогда не блистал умом, всегда казался странным, а это лишь очередной приступ! Вот она, королева, знает супруга лучше всех, она быстро разберется, что с ним!

И все-таки, мысленно успокаивая себя, она не могла побороть тревогу. Соблюдает ли этот лицемерный епископ Илийский тайну? Ведь никто не должен узнать о таком прискорбном происшествии! Если бы Маргарита не была беременна, она тотчас, вскочив в седло, помчалась бы навстречу королевскому кортежу. Теперь же приходилось нервно вышагивать из угла в угол, ломая руки и тщетно успокаивая саму себя.

Когда же Маргарита увидела своего супруга таким, каким он теперь стал, она поняла: для спокойствия нет и не будет никаких оснований. У нее даже перехватило дыхание от ужаса. Впрочем, поражена была не только она. Те самые преданные люди, на которых она полагалась и которые были допущены к Генриху, тоже не верили своим глазам.

Перед ними был не король, а его полубесчувственное тело, с пустыми глазами, с по-дурацки открытым ртом, более беспомощное, чем бывает ребенок двух лет от роду. Генрих VI никого не узнавал. Взгляд его был устремлен в одну точку. Ясно было, что проявилась наследственность, та самая болезнь, от которого много лет страдал его дед, французский король, и прабабка, и даже мать, вздорная Екатерина Французская.

Это был недуг, вызывавший у людей суеверный страх, недуг, против которого медицина была бессильна.

— Король в полном смысле слова не в своем уме, — произнесла королева с тихой яростью в голосе.

Лекари тоже были едины:

— Разум его величества помрачен. И все теперь в руке Божьей.

Маргарита разжала пальцы супруга, высвободив влажный, мятый шелковый комочек. Синие глаза ее расширились: это был тот самый платок, который она вышивала в Виндзоре и который был украден.

— Взгляните, благородный сэр рыцарь! — в бешенстве вскричала она, поворачиваясь к Хьюберту Клиффорду и сверкая глазами. — Тот самый платок! Как смешно было полагать, что он пропал случайно! Его украли! Украли, чтобы за неимением других доводов бросить в лицо моему мужу и заставить его предать меня суду, казнить или изгнать из Англии!

Господь с вами, государыня, — проговорил присутствовавший при этом епископ Илийский. — Король никогда не прислушался бы к лживым обвинениям… да и потом, он: слишком добр, чтобы…

Маргарита только теперь осознала, что в ярости чуть было не проговорилась, забыв, что рядом с ней находится не только сэр Клиффорд. Нет, никогда, даже в самом страшном гневе нельзя говорить таких слов, упоминать о своей вине. Она часто-часто дышала от волнения, и была рада, когда начальник стражи заговорил, почтительно забирая у нее платок:

— Могу облегчить горе вашего величества, сказав, что, по всей видимости, загадка, которую придумал для нас герцог Йорк, вскоре будет разгадана.

— Вы установите, кто подло предает меня?

— Да, моя королева.

Это известие, впрочем, не слишком-то порадовало Маргариту. Она застыла в молчании, гневно покусывая нижнюю тубу, и, заметив, сколько тревоги и волнения у нее в глазах, камергер короля Бартон осмелился произнести:

— Простите, моя королева, но было бы лучше, если б вы удалились и не глядели на своего супруга. Король будет окружен заботой, а вам, госпожа моя, надлежит думать о наследнике, которого вы с Божьей помощью произведете на свет…

— Действительно, лучше быть подальше от тягостного зрелища болезни короля, — подтвердил лекарь Барди.

Маргарита Анжуйская молчала и никак не давала понять, что слышит эти советы. Генрих сам по себе ее вообще не волновал, беспокоило то, как сложатся дела в дальнейшем. Опираясь на руку Клиффорда, она, наконец, заговорила. Ровным жестким голосом повелела, во-первых, немедленно призвать к ней старшего сына герцога Сомерсета, во-вторых, запереть все выходы и входы Вестминстера, так, чтобы дворец можно было покинуть или войти в него не иначе, как по ее дозволению. И всем, кто осведомлен о недуге, поразившем короля, надлежит никуда из дворца не к отлучаться.

Снова помолчав, она спросила, зло сверкнув глазами:

— Мне говорили, сегодня герцог Эксетер прибыл в Лондон. Это так, милорды?

— Прикажете разыскать его, ваше величество?

— Да, и как можно скорее. А еще… — Коварство отразилось на лице королевы: — А еще найдите и тотчас приведите ко мне миледи Анну Йоркскую. Она в Вестминстере, так что это не составит труда.

Упоминание о старшей дочери Ричарда Йорка, пятнадцатилетней Анне, слетевшее с губ королевы, насторожило многих. Епископ Илийский почтительно осведомился:

— Осмелюсь спросить, госпожа моя, что вы замыслили?

Внимание Маргариты обратилось на монсеньора Буршье, и она мгновенно вспомнила двусмысленное поведение, в котором его не раз уличали. Подстегнутая этими соображениями, почти не сомневаясь, что епископ — предатель, она произнесла, испепеляя его взглядом:

— Вам лучше сделаться на время слепым и глухим, пресвятой отец! Ибо я знаю, что всякая измена, если она случается, проистекает от вас, и то, что произошло нынче с королем, усиливает мои подозрения. Предстоит еще выяснить. Каким образом люди Йорка узнали точный путь кортежа. Я подозреваю, что вы приложили руку к этому, так что молите Бога, чтоб подобные подозрения развеялись. — Уже совсем мстительно Маргарита бросила: — Впрочем, коль скоро вы находитесь в Вестминстере, я сумею сделать вас безопасным для короны, и в этом мне помогут.

Когда Маргарита хотела убить кого-то словами, ей часто это удавалось. Невозможно было вообразить более ледяного тона, более ненавидящей и брезгливой интонации… Нынче, возможно, и не стоило так жестоко обходиться с Томасом Буршье, почтенным человеком, влиятельным князем церкви, однако меньше всего Маргарита сейчас могла подчиняться голосу разума. Положение, в котором она оказалась, было невероятным, она не видела выхода, желала мести и реванша, и уж больше всего ненависти чувствовала к тайным изменникам.

Епископ же Илийский, совсем недавно повелевавший всеми и так ловко вернувший безумного короля в Лондон, полагал, что заслуживает благодарности. Вместо этого он был унижен и оскорблен на глазах у многих лордов. Боязливый по натуре, она лишь смертельно побледнел и замер,