Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе Страница 26

– Да, хочу.

– В таком случае поезжайте со мной к герцогине.

– Поедем.

– Я давно знал герцогиню, одну из тех женщин, которые царят и правят в своем доме, потому что мужья их пристроились в области оперных танцовщиц. Правда, носился слух о двух ее поклонниках, кажется, схожий с клеветой; притом один обожатель умер, а другого она прогнала.

Для меня она была тем прелестнее, что я весьма редко бывал у нее. Когда ты имеешь сказать что-либо от души, то не следует часто видеться. Умный человек только заглядывает в салон, но не пребывает в нем. Говоря об одном из своих обычных посетителей, герцогиня выразилась: «Не знаю, что мешает мне оправить его в рамку и повесить на гвоздь в передней».

В этот вечер, когда я говорил ей о ее красоте, она сказала мне:

– Вам предстоит узреть писаную красавицу: Жанну д’Армальяк. И как подумаешь, что нельзя найти ей мужа! Моралист с большим основанием мог бы сказать теперь: «Бедность не порок, но хуже порока».

В свете много молодых девушек, имеющих все качества, чтобы сделать мужа счастливым, но мужчины отвергают такое счастье, если нет денег. С точки зрения супружества Франция последняя страна, и к ней преимущественно можно отнести слова моралиста: «Нет счастья без денег». В других странах человек не заботится о завтрашнем дне; для него любовь – наличные деньги, приданое – красота, сердце, ум; но во Франции боятся завтрашнего дня как заимодавца; думают не о том, чтобы капитализировать свое счастье, но о том, чтобы капитализировать свои доходы. В жизни устраиваются, как в крепости, которую не хотят допустить до сдачи вследствие голода. До того боятся несчастной судьбы, что не дают места счастливой участи; деньги заставляют делать гораздо больше низостей, чем любовь. И однако один поэт сказал: «Любовь – самое дерзкое и вместе с тем самое подлое божество».

Жанне д’Армальяк суждено было испытать на себе эту истину: прекрасное, умное порождение славного рода, она обладала всеми качествами, но была бедна.

Была бедна – означало, что ее мать едва имела двенадцать тысяч ливров годового дохода для жизни в Париже. Она выезжала и делала долги; во всяком случае, дома жили вовсе не роскошно со времени смерти отца: квартира в две тысячи четыреста франков, плохой стол, плохая портниха, расход на перчатки и обувь, расход на шляпы и прачку! Однако, соблюдая экономию, делали в год не более трех тысяч франков долга.

Как дать приданое Жанне д’Армальяк, когда росли долги? Мать намекала на старуху тетку, которая владела старым замком, но уже было известно, что этот замок отписан церкви. Как поступить? Впрочем, если короли вступали в брак с пастушками, то почему же какому-нибудь принцу не жениться на девице д’Армальяк?

Жанна, вступив в гостиную герцогини, ослепила всех; красота, как солнце, нестерпимо сияет, особенно когда соединена с молодостью.

Доложили о госпоже и о девице д’Армальяк. Хотя мать шла впереди, но ее не видели: глаза всех были обращены на дочь. Образовался круг. Одна любопытная хорошенькая женщина, способная еще одерживать победы, признала себя побежденной, вскрикнув невольно: «Она чересчур хороша!»

Жанна шла с величественной небрежностью олимпийской богини, которую провожали тысячи вздохов. Ее лицо выражало ту раздражающую холодность, которая выступает лишь маской сильных страстей.

Хотя д’Армальяк родилась на юге, но по задумчивой важности могла назваться северной уроженкой; грезы овевали ее чело. Однако она была скорее южная, чем северная блондинка; ее волосы имели скорее блеск юга, чем бесцветность севера. Кроме того, в ее черных глазах горело полуденное пламя, хотя она прикрывала его выражением презрения. Это был вулкан, засыпанный снегами. Без сомнения, в салонах герцогини не появилось тем вечером более высокомерной спесивицы; казалось, девушка создана из другого материала, чем сидевшие рядом с ней женщины. Она не тщеславилась своей красотой, но, подобно скучающим в театре зрителям, не удостаивала своим взглядом комедии света.

Потому что до сих пор ее сердце было заперто тремя замками.

Для большинства женщин быть красивой ничего не значит, если их не любят; быть любимой ничего не значит, если они сами не любят. Я не говорю здесь о Клименах; те только любуются своей красотой в зеркале, и губы даны им для того только, чтобы целовать свой веер.

Глава 3. Адский вальс

Герцог де Банос ввел д’Армальяк, мать и дочь, в танцевальный зал. Не было ни одного пустого места, но красота творит чудеса: две невзрачные женщины встали и скрылись, словно опасаясь показаться еще невзрачнее в соседстве этой молодой девушки. Всюду слышался вопрос: «Кто это?» Жанну почти не знали, потому что она не любила общества и упрямо отказывалась от всех приглашений, наслаждаясь в своем уголке и деля время между книгой и музыкой, этими двумя друзьями, с которыми беседуешь или расстаешься по произволу. Там и сям отвечали любопытным, что новая звезда называлась Жанна д’Армальяк.

– Счастье ее, что она хороша, – сказала одна дама своей соседке, – потому что у ее матери нет ни гроша.

– Красота – тоже наличные деньги, – заметила та. – Позволили бы вы своему сыну жениться на ней?

– Нет, мой сын не так богат, чтобы заключить брак с бесприданницей.

Говорившая таким образом дама выделила своему сыну только сто тысяч франков годового дохода, поэтому тот искал миллионное приданое. С тех пор как все женатые мужчины обзавелись любовницами, какое им дело до красоты жен?

Двадцать танцоров бросились приглашать несравненную красавицу. Все они улыбались, как дитя, сорвавшее пурпурный или золотистый плод; но д’Армальяк отвечала им с таким глубоким презрением «я не танцую», что они тотчас поворотили назад, и уже без улыбки.

Жанна разговаривала с матерью, будто и не подозревая, что в зале танцуют.

– Какая ты странная, моя милая Жанна, – сказала ей графиня д’Армальяк, – точно не принадлежишь этому свету.

– Кто знает? – отвечала Жанна задумчиво. – Неужели тебе было бы приятно видеть меня среди этой толпы? – прибавила она с большим оживлением. – Взгляни на всех этих девиц, это настоящая ярмарка невест. И сколько пошлостей там говорится!

– Я в этом и не сомневаюсь; впрочем, в своей молодости я также имела минуты эксцентричности…

Жанна прервала ее:

– И была еще моложе меня.

– Пожалуй. Я хотела сказать тебе, что в свете нужно поступать так, как все поступают. Гордость не должна ослеплять нас до такой степени, чтобы мы