Анчутка - Алексей Малых Страница 25

— Он убьёт тебя! Зачем сказал?! — жалобно скулила половчанка.

— Кыдан много даст за неё, она ему единоутробная сестра. Он ею дорожит безмерно. Верни её, а меня хоть здесь порешайте — не жилец я, если ему отдашь.

Половчанка застыла, а из глаз, обращённых к возлюбленному, потекли слёзы, омывающие пыль с её щёк. Она судорожно дышала, не желая смириться с тем, что их побег мог так трагически закончиться, более не желая вернуться к брату, который засватал её Ясинь-хану из соседней курени.

— Прости, любимая. Так будет лучше, — на половецком наречии еле слышно прошептал тот, не в силах сдержать и своих кровавых слёз. — Забудь обо мне, Тулай.

— Нет, — отрицалась та. — Я не вернусь к брату, я лучше погибну с тобой.

Голова разъезда с долю времени поразмыслив, не спеша слезать с половчанки, сухо отрезал:

— С этим кончать, — и промедлив добавил, нависнув над изломанным отчаянием девичьим лицом. — А с сестрой Кыдана я сам разберусь, — он мерзко осклабился, разинув свой рот будто дикий зверь, брызжа слюной.

Нечеловеческий рёв, вырвавшись из груди северского, разорвал отступающую ночь в степи, когда его пинками сбросили в овраг. Следом за ним спрыгнул Борис, обнажая свой меч.

А Тулай шептала только его имя, такое странное не привычное для кыпчаков, но уже давно ставшее родным. Видела, как он пытался умолить своего убийцу, но отнюдь не о себе просил пощады. Он что-то оживлённо говорил, а его одноглазый взгляд был обращён на край оврага, туда, где над его возлюбленной творилось бесчестие. Он видел её безрезультатные попытки сопротивляться, видел как несколько раз полянин ударил её по нежной щеке своим кулаком, похожим на булаву, как разорвал её кафтан, обнажая её белую грудь, как он склонился над бездейственным телом. Её пронзительный крик заглушил шелест меча падающего на голову северского.

Пока тешился набольший, двое из его разъезда ждали на конях, беспокойно всматриваясь в даль, а иной раз искоса поглядывая в сторону откуда доносились рваные женские крики и довольное мужское пыхтение.

— Чего это он так с ней? — спросил отрок, даже жалеючи девицу.

— Этот Кыдан у него княжеский обоз отбил. Тогда голова наш в немилость пал — князь уплатить за потерю потребовал — вот он брату первенство своё за выкуп и отдал. Он, — махнул в сторону, где истошные визги половчанки сменились на жалобные писки, — из-за Кыдана всего своего достояния лишился. Борис с Военегом только и выжили в той зарубе. Вот только чую, нам уже поторопиться следует, — задумчиво протянул Вадим, оглядывая светлеющую в предрассветном сумраке степь.

Над краем оврага, где замолкли булькающие и чвакающие хрипы, показался немного промедливший Борис и, отерев кровь с меча пучком сухого ковыля, попутно сорванного, вложил его в мягкие ножны. Олянувшись назад, где остался изрубленный им северский беглец, вставил ногу в прямое стремя, запрыгивая в седло.

Тонкое скуление тоже стихло. Военег, на ходу поправил свои широкие порты и отерев руки о бока, надел на голову протянутый одним из дружинников шлем с красным флажком на шишаке. Ещё не отойдя от переполняющей любострастной услады, набольший переяславльского разъезда истомно поёрзал в седле, прокрутив на большом пальце перстень и отерев кровь с волчьей морды.

— Если поторопимся, — сказал Борис, оглядываясь на светлеющий горизонт со стороны восхода, — ещё успеем своих собрать и гостей встретить, как подобает. В добавок он перед смертью поведал кое-что — наш перебежчик оказывается не так-то прост был — при ней не хотел говорить — он киевским лазутчиком оказался. Наедине всё рассказал: и где курень их, и сколько воинов. В уплату просил не трогать девку — не успел маленько тебя остановить — в отличии от меня, ты больно шустр, — мерзко зареготал. — Пришлось кончить его.

— Зачем в Киев спешил так?

— Да тут, — замялся, — меч как-то сам по себе упал, — бросил в догонку сорвавшегося с места сивому верховному, пуская и своего в галоп.

* * *

Не в силах вернуться из воспоминаний той ночи, невидящим взглядом Креслав проводил молодого степняка, а тот, подхватив мягкие тушки, припустил сквозь лес, уже приметив все тропки и без труда отыскав дорогу до Курска.

На дворе наместника было оживлённо — готовились к ночной вылазке. Сороки не было видно, на сеновале тоже пусто и тихо. Зато в стряпной избе стоял такой переполох, было в пору думать, что в навечерье будет тризна али пир какой.

Стряпчий весь взъерошенный, мотался из угла в угол, то подхватывал тушки курей, то брался за куябрик (цельнокованый нож, рукоять которого образована согнутым в виде петли хвостовиком клинка), норовя им отнюдь не кур резать, а чернавок, которые противно поднывали и теребили свои косы, прикрывая ими свои рты, чтоб всхлипами своими ещё больше не раздосадовать рассерженного стряпчего. Наконец тот угомонился и уселся на порог. Он что-то невнятно лепетал, потом вскидывал вверх руки хватаясь за голову, затем весь застыл, как студень и лишь немного вздрагивал. А потом в миг подскочил и завопил на распев:

— Палашка!

Из подклети отозвалась девица. Та самая с круглым лицом.

— Ась? — вроде как была занята каким-то очень важным делом и, схватив первый попавшийся кувшин, вышла на свет, наигранно сделав изумлённый вид.

— Ты к этому руку приложила? — махнул в глубину стряпной избы, явно намекая на гору кур, своей щедро умащенной жиром головой, что волосы, стянутые начельем и зачёсанные на пробор посередине, лоснились.

— Тятя… тут это… — замямлила себе под нос.

— Новенькая?! Да?! Ты надоумила её на это? Да?! Что ж ты наделала, а? — Палашка виновато потупилась в пустой кувшин. — Да чтоб твоя кожа потолщила! — стряпчий рассыпа́л проклятья, пока та пыталась оправдаться.

— Да откуда же я знала, что она справится!

— Да чтоб её чемер взял! Да чтоб от лихоманки она сгорела! Да чтоб полуденница его высушила! Это ж надо всех наседок задушила! Хуже ласки, — запричитал, схватившись за голову.

Храбр ухмыльнулся, сразу поняв о ком идёт речь. Мало вы её знаете! Она у самого Кыдана однажды кобылу увела! И что?! Повёл плечом в сторону, припоминая с дюжину плетей — Храбру тогда досталось за то — он в ту ночь был табунщиком ханским.

— Что я наместнику скажу, а? И куда мне теперь их девать, а? Ещё и зайцы эти, — посмотрел на Храбра, который прикрыл своей тенью совсем сникшего мужичонка от ясного солнышка. — В могилу меня свести решили?! — осе́л, схватившись за грудь. — Не будет тебе, Палашка, теперь ни усерязей новых, ни поршней кожаных — Олег Любомирович теперь уплату