Ольга Тартынская - Воспитанница любви Страница 15

Сооружал прически специально приглашенный модный куафер. Он превзошел самого себя. Горничные сбились с ног, весь дом бурлил, закладывалась карета, и наконец все было готово. Сопровождать княгиню и Веру вызвались Вольский с Евгением, но, к великой досаде обеих, к ним в карету напросился Алексеев, не имевший своего экипажа. Вера в который раз задалась вопросом, почему столь решительная и своенравная княгиня не могла отказать этому ничтожеству. Здесь была какая-то загадка, а Вера любила всякие тайны и загадки. Она решила на досуге осторожно расспросить Браницкую, что связывает ее с Алексеевым.

В десять карета была готова. Вера в последний раз оглядела себя в зеркале и с удовлетворением отметила: хороша! На ней было платье из серебристого газа на белом атласном чехле, причем газовая туника удерживалась букетами бело-розовых яблоневых цветов. В темных волосах тоже белели цветы. Атласные бальные туфельки без каблуков ловко обхватывали ножку, делали ее изящнее, миниатюрнее. Девушка проделала перед зеркалом несколько танцевальных па и улыбнулась своему отражению. Безумно хотелось танцевать. Вера легко усвоила все, что преподал ей учитель танцев, и не боялась показаться неуклюжей.

– Веринька, пора! – провозгласила княгиня.

Она тоже была одета к лицу и невероятно помолодела и похорошела. Пунцовое бархатное платье и желтая чалма, бриллианты в ушах и на шее – все это весьма пристало ей. Княгиня оглядела воспитанницу придирчивым взглядом и приказала Малашке подать шкатулку с драгоценностями. Вынув из нее яркие изумруды, она добавила их к цветам на платье и прическе Веры.

– Вот теперь хорошо, – удовлетворенно заключила Браницкая. Она взяла девушку за подбородок и заглянула в глаза: – Трусишь?

– Немного, – улыбнулась Вера.

В этот момент она снова вспомнила об умершей матери и пожалела, что той не довелось увидеть дочь в таком блеске и что не она, родная матушка, провожает свою девочку на первый в ее жизни бал, а совсем чужая женщина, благодетельница.

Лакей доложил, что Алексеев ждет дам у кареты.

– Едем! – вдохновенно скомандовала Браницкая.

По дороге на Поварскую Вера чуть не изорвала перчатки от волнения, княгине даже пришлось сделать ей замечание. Алексеев показался девушке еще противнее в бальном фраке и завитой, как баран. К тому же он вылил на галстук полсклянки духов, и Вера еле сдерживалась, чтобы не поднести к носу кружевной платочек. «Неужели мне придется с ним танцевать?!» – с содроганием подумала она и в ужасе покосилась на самодовольного Ивана Ивановича. От одной мысли, что Алексеев будет касаться ее руки и талии, Вере сделалось дурно. Иван Иванович по-своему истолковал внимание к его особе: он важно поправил галстук и стряхнул с фрака невидимую пылинку.

Наконец они вышли из кареты возле иллюминированного подъезда. Там уже столпились гербовые кареты и экипажи, кричали кучера, швейцар пытался навести порядок и обозначить место для каждого экипажа. Вслед за княгиней Вера поднялась по роскошной мраморной лестнице, устланной пестрым ковром и уставленной снизу доверху цветами и пальмами в горшках. На ступенях стояли разряженные лакеи. Гостей встречала чета Мещерских. Княгиня рекомендовала воспитанницу, и опять прозвучало это ненавистное французское demoiselle de compaqnie – компаньонка.

На хорах располагался оркестр, который разыгрывался, приготовляясь к балу. В соседнем зале вокруг столов толпились картежники. К великому облегчению Веры, Алексеев, извинившись перед дамами, шмыгнул туда. Княгиню окружила стайка девиц, подошедших к ней поздороваться. Они что-то щебетали о нарядах, знакомых и изредка взглядывали на Веру, оставшуюся в стороне. Девиц сменили важные господа, сам губернатор Дмитрий Владимирович Голицын подошел к ручке княгини. И никому не было дела до Веры! Очевидно, все были осведомлены о том, кто она. Отчаянно шаря глазами по толпе, Вера нашла Вольского и Евгения беседующими с весьма занимательным господином. Это был высокий худощавый мужчина средних лет, с голым черепом и значительным красивым лицом. Одет он был с отменным изяществом. Насмешливо оглядывая зал, сей оригинал говорил что-то, а молодые люди громко смеялись. Кружок их разросся, пополнившись искательными дамами, которые жаждали внимания худого господина. Вольский и Евгений предоставили им место и направились к стульям, где сидела княгиня с воспитанницей. Они тут же оттеснили всех поклонников княгини и приветствовали дам с рыцарской галантностью.

– Я уже давно в Москве, но никак не могу привыкнуть к фамильярному тону, принятому в здешнем обществе! – жаловалась Браницкая Евгению.

Юный поэт с нежной улыбкой внимал ей и был весьма привлекателен: болезненный румянец на щеках, длинные черные волосы оттенялись белоснежным тугим воротничком и атласным галстуком. Княгиня, казалось, даже с интересом разглядывала его. Вольский же, напротив, был несколько небрежен в наряде, но эта небрежность была тщательно продумана.

– Московский моветон – это нечто иное, чем то, что принято считать моветоном, – ответил он княгине и насмешливо продолжил: – Уж вам ли это не знать!

– Итак, вы званы на исторические понедельники Петра Яковлевича? – не обратив внимания на насмешку, спросила Браницкая. – Какая честь, однако!

– Кто этот Петр Яковлевич? – поинтересовалась Вера, невольно посмотрев в сторону щеголя, только что оставленного молодыми людьми.

– О, это наш безумный философ Чаадаев! – с восхищением сообщил Евгений. – Человек государственного ума, бывший гвардеец-гусар, виновник прошлогоднего скандала, который наделали его «Философические письма», друг покойного Пушкина. Что еще?

Вольский не без язвительности добавил:

– Редкий бездельник, промотавший свое состояние, домосед и неизменный член Английского клуба, завсегдатай модных салонов и анахорет. Оратор, любимец женщин и святоша. Что верно, в уме ему действительно не откажешь.

– Ах, помню, помню, у Пушкина в «Евгении Онегине» о нем есть строчки! – восхитилась Вера.

Грянула музыка, начинали с вальса. Сердце Веры бешено заколотилось, казалось, его стук был слышен и сквозь оркестр. Евгений попытался ангажировать княгиню, он она в этот момент что-то горячо шептала Вольскому, склонившему к ней голову. Вера вдруг поняла, что говорят о ней. Вольский стиснул зубы и резко отошел в сторону, где его приняла в объятия стайка хорошеньких девиц. Через минуту он вальсировал с одной из них под прицельным взглядом ее маменьки, восседавшей на стуле у стены. Примеру Вольского последовали его приятели, княгиня закружилась с Евгением, а Вера осталась одна. Она присела на пустой стул в соседстве дурнушек и старых дев, которые злословили по поводу каждой пары. Ее била дрожь, рыдания подступали к горлу, но нельзя было выдавать смятение и обиду.