Черные зубы - Хоу Кассандра Страница 5

— Ты больно меня уязвила.

— Это твое эго тебя уязвило. Я лишь послужила его орудием.

И тут он рассмеялся. Как будто это было не важно, как будто это не могло иметь никакого значения ни для него, ни для кого бы то ни было, как будто не имело никакого значения, что столько людей в этом мире ждут, готовые пожертвовать всем ради одного его поцелуя. Филлипу не было нужды марать себя злобой — при его-то благословенно-изобильной гетеросексуальной, белой, маскулинной, финансово обеспеченной жизни.

— Ты клевая девчонка, Кошка. Ты же это знаешь, верно? А клевые девчонки заслуживают счастья.

— Думаю, ты несколько преувеличиваешь, — ответила я, выдав в качестве бонуса полуулыбку. Все эти пожелания счастья — тоска смертная, но я не могла винить Филлипа за его благие намерения. Я ужасно устала. Устала быть несчастной, а еще сильнее устала стыдиться того, что я несчастна. С учетом того, какую неподъемную глыбу представляла собой вера Филлипа в свои идеалы, проще было согласиться, чем спорить. — Но я ценю твое участие.

Суэномацуяма нами мо коэнаму…

Шепот, такой тихий, что не улавливался мозжечком. Слова тонули в эхе голоса зовущего нас Фаиза — послеобраз, ощущение зубов на коже. Мы вышли из комнаты, и наше будущее накрыло нас. Как свадебная вуаль, как траурное облачение. Как пена на губах невесты, утопающей в земле.

Особняк был гигантским. Больше, чем следовало. Выше. На задворках моего сознания внутренний голос захлебывался вопросами: дом и должен быть таким огромным? Память меня не подводит? Все хэйанские особняки строили в два этажа или больше?

Это отдавало бредом.

Однако вот он, дом. Хотя этажей было всего два, каждый вмещал в себя по меньшей мере двенадцать комнат и несколько внутренних двориков, симметрично связанных друг с другом аскетично украшенными коридорами. Все стены особняка покрывали выцветшие изображения ёкаев: каппы и двухвостые нэкомата[9], кицунэ с головами, прикрытыми как у домохозяек, покупают у цапель свежую рыбу. Домашний быт сквозь демоническую призму.

Мы бродили по просторам особняка, вместе и по­одиночке, пробираясь сквозь развалины. В одной комнате сидели терракотовые монахи, склонив головы, отягощенные многовековой скорбью. В другой были куклы с черным лаком на губах. В третьей мы нашли книги, точнее, останки книг. Толстые тома обратились в труху, в пищу и пристанище насекомых, они кишели личинками, скручивались, истлевая. Хотя выглядели книги пугающе, пахли лишь темной зеленой влагой.

Украшенная светлячками, звездами и последними в этом году песнями цикад, ночь входила в свои права, расцвечивая мир темными тонами индиго. Из соседней комнаты донеслась музыка: Тейлор Свифт и Coldplay и Карли Рэй Джепсен. Местом празднования мы выбрали один из обеденных залов первого этажа. Там были сёдзи с изображением отдыхающих тэнгу[10], они позволяли перегородить помещение, чтобы получилось несколько комнат. Немного личного пространства, шутили мы, для будущих супругов.

Две подсвеченные сзади фонарем тени — Филлип и Талия, эти силуэты я узнала бы где угодно — поднялись и переплелись на сёдзи справа, и Фаиз, по локоть зарывшийся в сумки с продуктами, замер и уставился на них. Раздался смешок Талии — торопливый летучий звук, кокетливый, полный желания. Глядя на беспокойство, разлившееся по лицу Фаиза, на сжавшую его губы тревожную гримасу, я задумалась: а знает ли он, что Филлип и Талия когда-то предавались вместе плотским удовольствиям? И вдруг поняла, что тревожусь из-за того, имеет ли вообще смысл искать ответ на этот вопрос.

— Ты в порядке? — Я прошла через зал к Фаизу.

— В полном. А с чего бы мне быть не в порядке?

Его взгляд метался между мной и тенями на сёдзи.

— Не знаю, — ответила я. — Просто ты выглядишь каким-то напряженным.

— Перелет был долгий.

— Ну да.

Его глаза продолжали бегать туда-сюда, словно маятник метронома.

— Слушай, не поздно ведь вернуться в Киото или поехать еще куда-то…

— Талия с самого детства хотела сыграть свадьбу в доме с привидениями. Я не собираюсь отнимать у нее ее мечту. — Он говорил это с окаменевшим лицом, с усилием сглатывал после каждого слова. — Особенно после того, чего нам стоило сюда добраться.

— Я не хочу обесценивать надежды и чаяния Талии, но кто-то должен это сказать. — Я попыталась улыбнуться. — Каким чокнутым ребенком надо быть, чтобы мечтать вырасти и сыграть свадьбу в доме с привидениями? В смысле, что за фигня вообще?

Тени на сёдзи превратились в медленно колышущиеся сгустки черноты, и Фаиз не мог оторвать от них взгляд.

— Кошка, — наконец он склонил голову и прижал сложенные домиком пальцы к переносице, — не знаю, что на тебя нашло, но прекращай. Нельзя, чтобы Талия это услышала. Знаешь, с каким трудом я уговорил ее разрешить тебе приехать?

— Знаю, — механически ответила я, столь же механическим жестом прижимая сложенные ладони к животу, упирая большие пальцы под ребра. Это больно, когда тебя заставляют так сжиматься. — Знаю. Ты мне говорил. Я не понимаю, что на меня нашло. Я это так просто.

— Ты так просто что, Кошка?

Я подумала о комнатах, обратившихся в склепы, о книгах, источающих, словно гной, плоскотелых жуков, опустошаемых, освящаемых разложением.

— Мне кажется, зря мы все это затеяли. Зря сюда приехали. Зря тут сидим. Мне кажется, мы об этом пожалеем. Вот и все.

Я отошла от Фаиза, не дожидаясь, пока он в очередной раз скажет, что я его подвожу, выбралась из зала и нырнула в коридор. Воздух там был теплый, по-летнему влажный. В самом конце прохода кто-то зажег фонарь, и его свет падал на бронзовое зеркало, в котором смутно отражалось мое лицо. Я подобралась, ожидая, что на металлической поверхности проявится еще одна фигура, изломанная, свешивающаяся со второго этажа, нечто вытянутое, бледное, безликое.

Суэномацуяма нами мо коэнаму…

Нет, не так.

Картинка обрела ясность. Если призрак и впрямь существует, то у этой девушки эмалевая кожа, чернильно-черные волосы и хрупкое тельце, составленное из косточек не прочнее кружев или рыбьих позвонков, еле способное удержать ее нетерпеливое сердце. Девушка в белом подвенечном наряде, с подбородком, острым, как тоска. Она целует сомкнутыми губами, без языка, без страсти. Эти поцелуи — как благословение, как молитва, как прощание.

И, разумеется, рот ее — от зубов до самых глубин горла — черен.

В темноте взвизгнули, терзая рыхлую землю перед домом, колеса машины, и я выпросталась из своих грез. Я услышала, как комья грязи ударили в тонкие стены. Костяк дома запульсировал от музыки — дабстеп, но не совсем, развеселое экспериментальное безумие. Музыка слишком буйная, чтобы привести накачанную экстези публику к подобию хореографии, но для самых ярых ее поклонников это всегда было плюсом. А он никогда не любил плыть по течению.

«Лин», — подумала я. Он наконец-то приехал.

Я не могла допустить, чтобы Лин видел меня в таком состоянии, поэтому сбегала умыться, вычистить из уголков глаз все потустороннее. Вернувшись в нашу импровизированную гостиную, заставленную низкими столиками, увешанную бумажными журавликами и заваленную подушками в горошек, купленными в дешевом магазинчике, я обнаружила там не только Лина, но и потеющую на татами сумку-холодильник, набитую серебристыми банками пива Asahi и бутылками с юдзовой[11] газировкой. И черный чугунный котел — здоровенную, солидного вида емкость, готовую до краев наполниться протеином и овощами.

Гниющие столики были заставлены открытыми пластиковыми контейнерами, набитыми всевозможной снедью: тефтели, свиная вырезка, блестящие белые ломти куриной грудки, кубики маринованного тофу, целая рыба во льду, поблескивающая тускло-серебристыми глазами, сирлойн-стейки, ребрышки, тонкие ленты говяжьей нарезки и даже мраморное мясо вагю, редька дайкон, тонны шпината, пекинская капуста, тысяча и один сорт грибов. В уголке, на периферии пиршества, расположились сердца, рубцы, потроха и печень, такие свежие, что, казалось, вот-вот зашевелятся.