Магазин работает до наступления тьмы (СИ) - Бобылёва Дарья Страница 18

— Еще как. Всю подушку обслюнявил, — кивнула Матильда и протянула ему на вилке что-то темное, круглое, влажно поблескивающее. — Глазик?

***

Хозяин распахнул дверь и еще раз крикнул в темноту торгового зала:

— Матильда!

Но та не откликалась. Матильда в это время лежала в подсобке на раскладушке, полностью одетая, вытянув руки по швам и задрав подбородок. Судя по едва слышному размеренному дыханию, она спала. Вот только глаза ее опять были приоткрыты — как тогда, в кабинете Хозяина, когда она напугала всех своим странным обмороком.

Зато Женечку принесло к дверям кабинета моментально. В руках у Женечки была книга под названием «Хочу все знать», в лемурьих глазах светилось жгучее любопытство, и остатки привычного бездумного равнодушия сгорали в его огне, словно клочья паутины. Хозяин порадовался этим изменениям, но вслух ничего не сказал, только покачал головой и закрыл дверь. Женечку он пугать не хотел, а без Матильды ему сейчас, как ни старался он убедить себя в обратном, самому было страшновато. Пытаясь хоть как-то взбодриться, Хозяин откашлялся, громко сказал:

— Ну-с. — И закатал рукава.

Посреди кабинета стоял стул, а на нем, надежно привязанная пеньковой веревкой, сидела старушка, которую Хозяину не так давно пришлось ударить тростью по голове. Это был весьма постыдный поступок: какой же порядочный человек в здравом уме станет поднимать руку на пожилую даму. Но дама весьма умело душила того юношу — новую, пока еще свежую и неистерзанную Матильдину игрушку. Да и ради всего святого, когда он в последний раз пребывал в здравом уме…

Хозяин обезвредил ее единственным доступным на тот момент способом, потом перевернул обмякшее тело, намереваясь оказать безумной старушке первую помощь — и давний, только начавший забываться кошмар уставился на него двумя неподвижными огоньками. Это было невозможно, немыслимо, это была катастрофа. Стараясь сохранять самообладание, Хозяин отправил юношу за ингредиентами для сеанса, а сам, не до конца понимая, что и зачем он делает, аккуратно связал старушку веревкой, подаренной некогда магазину вдовой одного висельника, и спрятал в платяной шкаф. Его успела посетить отчаянная мысль опробовать на ней чемодан, но он не нашел подходящий по размеру. Хозяин старался не смотреть на ее лицо, он и сейчас отводил взгляд — хоть и вполне понимал, что уподобляется неразумному ребенку, который надеется, что беда уйдет сама, если он просто зажмурится и притихнет. Смотреть было почти невыносимо. Ведь то, что проступало сквозь кроткие старушечьи черты, долгие годы было для Хозяина воплощением последнего, выжигающего остатки рассудка ужаса, который вспыхивает в мозгу за долю секунды до бесповоротного впадения в помешательство.

Формой это иное лицо, проступавшее сквозь контуры обыкновенной человеческой физиономии, более всего напоминало лошадиный череп. Только состояло оно не из белой кости, а из чего-то темного, текучего и вязкого на вид и переливалось, пульсировало под кожей, точно огромный гнойник. Не меняли свое положение лишь горящие точки глаз — хотя, возможно, Хозяин сам приучил себя к мысли, что это глаза, чтобы не было так жутко. Давным-давно, в одну из своих первых встреч с обладателем иного лица, Хозяин подумал, что оно похоже на дыру, сквозь которую видно нездешний мрак, и оттуда внимательно следят за происходящим бесовские огоньки глаз. Бес из мрака, подумал он тогда. Бесомрак. Хозяин был изрядно выпивши, и слово показалось ему очень забавным. Тогда он даже не поверил, что действительно видел это сотканное из тьмы лицо под человеческой маской — мало ли что померещится спьяну в неверном свете уличных фонарей.

— Давно ты нас отыскал, голубчик? — спросил Хозяин у длинной темной морды. — Ты здесь один, или есть другие?

Спрашивать, как бесомраку удалось проникнуть в магазин, было незачем: Хозяин уже проверил подкову над входной дверью и обнаружил, что кто-то переломил ее пополам, а потом аккуратно повесил на место. И булавки, которую Хозяин собственноручно загнал некогда в щель между кирпичами, под подковой больше не было.

Морда глядела цепко и равнодушно, поворачиваясь вслед за ним, чтобы не упускать из виду, и молчала.

***

Сперва он видел их изредка и издалека. Они казались частью общего безумия: мир полыхал театрами военных действий — в этих словах чудились пышные декорации, военный оркестр с трубами, жестяной гром пушек за кулисами, манто в гардеробе, — только возвращались из этих театров безногие, сумасшедшие, травленные газами, поломанные люди. Все вокруг рвались на защиту Отечества и увлекались столоверчением. Многие совмещали и ухитрялись перед отправкой в действующую армию получить на спиритическом сеансе благословение от покойной маменьки.

Еще все как ошпаренные сочиняли стихи — про обреченность, житейскую пошлость и восторг гибели всерьез. Про какие-то зыбкие фигуры, неизреченные миры и особые знаки оттуда, про тайнопись бытия, доступную лишь посвященным, которые от этого были еще несчастнее, чем безмятежно слепые обыватели. Он еще думал: может, стихотворцы тоже видят вокруг странное, может, об этом и пытаются написать, но вынуждены изобретать шифры и укутывать свои слова в расплывчатые символы, потому что бесы неотрывно следят за ними из мрака цепкими горящими глазами. Он поначалу даже пытался задавать поэтам наводящие вопросы, но те начинали в ответ говорить еще более расплывчато и — это он понял уже потом, намного позже, — видели в нем очередного восторженного мистика, возможно, тронувшегося умом. Тогда таких мистиков было много, как сейчас этих, как же они называются, новые слова вечно выскальзывают из памяти… блогеров. Как сейчас — блогеров. Все были уверены, что Мироздание шлет тайные Знаки, вскрывается Купель и грядет во блеске и славе небесной София, Премудрость Божия. Поэты попроще и помельче, с которых во время застолий слетал всякий флер таинственности, советовали ему поменьше пить и подлечить нервы — и тут же предлагали тост за душевное спокойствие.

Как-то они сидели в ресторане большой компанией, сдвинув несколько столов. Близилось мокрое осеннее утро, пили уже через силу, два юных поэта с усиками шепотом обсуждали преимущества отравления перед повешением («у вас будет совершенно чистое белье!» — шипел один, «отнюдь!» — пучил глаза другой). Веселились одни «фармацевты» — так называли безмятежно слепых обывателей, которые присоединялись к подобным компаниям, чтобы «повращаться в кругах богемы». Его самого тоже можно было причислить к «фармацевтам», хотя он кое с кем тут был на короткой ноге и — что греха таить — тоже баловался стишками. От воспоминаний об этом до сих пор дергалась щека — боже, он писал на манжетах, он, оглядывая накрытый стол, перво-наперво подыскивал рифму к слову «брынза»!

Хотя нет, щека у Хозяина дергалась не от воспоминаний, а от того, что опять разыгралась парестезия — тоже весьма неудобное для виршеплетства слово.

— Вы только посмотрите! — толкнул его под локоть сосед, подвижный толстячок, с которым они только что обсудили чудовищно нелепую гибель знаменитого поэта Верхарна: в давке на вокзале обыватели скинули бедного символиста под неумолимо вещный поезд. — Незнакомка, истинная Незнакомка! Хороша! Как там было… — защелкал он непослушными пальцами.

— Не читайте стихов в кабаках, это высшая форма пошлости, — процедила его спутница.

За столик у окна действительно садилась незнакомая барышня. Судя по дорогому платью и статной фигуре, она была и впрямь хороша — вот только лицо ее превратилось в прозрачную маску, сквозь которую таращилась длинная лошадиная морда с внимательными огоньками глаз. На этот раз освещение было хорошее, и увиденное уже нельзя было списать на игру теней и причуды бокового зрения.

— Не смотрите так пристально, это неприлично, — капризно продолжила спутница толстячка.

А барышня вдруг встала и медленно, перенося всю тяжесть с одной далеко отставленной ноги на другую, точно шагающий циркуль, ведомый детской рукой, направилась к ним. И огоньки смотрели на него, прямо в глаза, и вязкая тьма пульсировала под кожей…