Млечный Путь, 21 век, номер 3(52), 2025 - Песах Амнуэль Страница 13

- Что и требовалось доказать... - пробормотал я, а про себя подумал: "Это ведь не молоденькая девушка сейчас с тобой говорит, а взрослая, очень умная женщина".

Я вспомнил ее изображение в кресле.

Обычно мы шли в светлое время суток, а на ночь устраивали привал. По старой человеческой привычке на привале мы ложились на землю, хотя в этом не было необходимости. Наши механические тела позволяли нам при минусовых температурах лежать на голой земле, смотреть в темное небо и не обращать внимания на то, что ветер покрывает наши тела одеялом из песка и снега. Однажды за ночь нас засыпало так, что утром из песка торчали только головы. Но нам все было нипочем. Мы приглушали звуки микрофонов, чтобы не слышать завывание ветра, и смотрели какой-нибудь фильм, а потом обсуждали происходившие там события. В какой-то мере просмотр фильмов и чтение книг заменяли нам сон, приносили нам хоть какое-то отвлечение от однообразия нашего бытия.

- Эллис, что ты ищешь здесь, в этой пустыне? - спросил ее я однажды.

- Я ищу, я вижу, я впитываю в себя красоту.

Видя невысказанный на моем лице вопрос, продолжила:

- Раньше мы не были свободными. Я была прикована к креслу, и мы оба были прикованы к своим телам. Потребности тела не давали нам возможности быть там, где мы хотим, когда мы этого хотим и самое главное, сколько хотим. Будь ты человеком, ты вряд ли вышел бы на этой планете на ночную прогулку без особой надобности. Например, чтобы полюбоваться на восход луны. Если бы и вышел, тебе пришлось бы пыхтя, кряхтя, надеть скрипящий при каждом движении скафандр. Какое после этого удовольствие от созерцания лун? А сейчас тебя можно забросить хоть в открытый космос. Тебе будет все нипочем.

- А зачем тебе... Я хочу сказать, что...

Черт! Как ни скажешь словами, хрень получается. Эллис поняла.

- Созерцая красоту моря, можно понять его бытие. Созерцая красоту гор, можно понять бытие гор. Может, на это уйдет тысяча лет созерцания, все равно. Неважно. Поняв бытие моря, можно стать им. Поняв бытие облака, можно стать облаком. Если тебя будет наполнять чувство красоты, у тебя не возникнет желания задаваться вопросом о смысле существования. Обрати внимание. Картины художников-абстракционистов, которые могут вызывать недоумение у зрителей. Они, зрители, начинают задаваться вопросами: "А что здесь нарисовано?", "А что хотел этим сказать автор?" и так далее. Но эти вопросы возникают у зрителя только тогда, когда он не видит красоту произведения. Если зритель увидит красоту картины, он уже не задается поиском смысла произведения. По крайней мере, эти вопросы становятся второстепенными.

Я хотел спросить, как, поняв бытие облака, можно стать облаком, но промолчал. Она изучающе смотрела на меня, а потом сказала:

- Вот ты говоришь "любовь"... А ведь чувство красоты много тоньше.

- Я разве что-то говорил о любви?

- Мне кажется, для тебя это важно.

- А тебе нет?

- Мне кажется, я переросла эту потребность... Зачем тебе эта любовь?

- Разве ты не помнишь, как это восхитительно, когда тебя любят? Когда любишь ты?

Она промолчала. Я тоже некоторое время молчал. Потом все же добавил:

- Когда любят, на тебя смотрят с восхищением. Приятно, когда в глазах другого ты видишь подтверждение того, что ты прекрасен. Значит, нужен. Когда любят - прощают. Самая сильная любовь - материнская. Она способна простить многое. А нам хочется, чтобы нам прощали наше несовершенство, прощали наши проступки. И еще, когда любишь, осознаешь, что обладаешь красотой и совершенством.

После этого разговора некоторое время мы шли молча. "Бедная Эллис, - думал я, - Кем же ты стала, и кем становлюсь теперь я".

Хоть мы сначала и решили двигаться на юго-восток, время от времени мы все же отклонялись от основного направления, если видели что-то интересное в стороне. То скалы интересной формы встретятся где-то к северу от нас, то грязевой вулкан, плюющийся горячей жижей южнее, привлекал наше внимание.

Так или иначе, наша маленькая экспедиция медленно, но верно, продвигалась на юго-восток. Это, наверное, была самая скучная экспедиция на свете. Похожие друг на друга дни и ночи сменяли друг друга. Ничего не происходило, и до сих пор мы не нашли ничего особо интересного. Иногда я начинал копать под какой-нибудь скалой. Где-то в глубине души я надеялся найти хоть какой-нибудь артефакт, хоть какое-нибудь свидетельство чего-то. Даже уже не важно чего. Но ничего интересного или необычного не находилось. Если бы не моя стабилизировавшаяся из-за отсутствия гормонов психика, я бы, наверное, давно сошел с ума от однообразия.

Холмы, овраги, камни, скалы, песок. В тех или иных сочетаниях они появлялись из-за горизонта и исчезали за горизонтом по мере нашего продвижения. Время от времени мы останавливались, застывали и пытались почувствовать, зарядиться красотой того или места. В такие моменты Эллис оборачивалась, молча смотрела на меня сияющими глазами. Наверное, так аккумулятор заряжается электричеством, так и мы заряжались красотой. По крайней мере, я пытался.

Ветер. Наверное, ветер был единственным, более или менее кажущимся живым обитателем этой планеты. Он носился то с юга на запад, то с востока на юг, он поднимал облака пыли, закручивал смерчи, как скульптор, терпеливо обтачивал скалы превращая их в абстрактные фигуры, а иногда, как котенок, ласково терся о ноги короткими мягкими порывами. И только небо непрестанно и безучастно наблюдало за нами.

Иногда я вдруг вспоминал, что давно не ел и что вообще есть такая вещь как прием пищи. Как это здорово, например отломить кусок ароматного, свежеиспеченного хлеба, макнуть его в блюдо с тушеным мясом, захватить попутно кусочек картошки и жаренного лука и отправить все это в рот, прожевать, проглотить, сделать вдогонку глоток прохладного пива или вина из запотевшего стакана. В такие моменты мне казалось, что я заперт в железном футляре и что стоит снять его, я смогу поесть, почувствовать вкус предметов, ощутить порывы ветра. Коснуться Эллис, почувствовать упругость ее кожи...

Но снять футляр было уже невозможно. К счастью, такие порывы случались все реже. Чем дальше мы шли, тем менее эмоциональными становились. Во мне умирали грубые человеческие эмоции: смех, печаль, гнев. Их место иногда занимало слабое чувство красоты. Оно либо было, либо внутри было пусто. Мы оба стали молчаливее, особенно Эллис. Зато глаза ее и взгляды становились все выразительнее. Казалось, она пытается