Семиозис - Бёрк Сью Страница 10

Она махнула тростью.

– Это было слишком опасно.

– Не тревожься, – пробормотал он.

Он был еще подростком, как и я, но бородка у него росла рыжая, как волосы. Он унаследовал это от матери, Паулы, а угловатое лицо – от отца, Октаво, а улыбка у него была такая широкая, что глаза щурились. Он похлопал меня по руке. Она возмущенно посмотрела на его руку.

И все равно я клянусь, что мне хотелось хорошо к ней относиться, и я подумала, что, может, она так злится потому, что ураган ее испугал. Она была модератором всего месяц, была избрана после смерти Паулы. Мне хотелось надеяться, что Вера окажется не хуже нее. Паула последний год была слишком больна, чтобы исполнять все обязанности модератора, и я надеялась, что Мир снова станет спокойным и организованным. Выживали мы год за годом, и выживание было главным, но красота полезна для души. В нескольких земных учебниках так говорилось, а Земля ведь не могла быть только плохой.

Моя мать, Венди Полстопы, сидела с Октаво. Его седые волосы и борода в тусклом свете масляных ламп казались яркими. Я направилась к ним зигзагами, потому что все двадцать восемь жителей домика и их имущество переполняли помещение: все их одежды, постели, инструменты, медицинское оборудование и роботы. Домов было еще три – и там, наверное, тоже были проблемы из-за такой сильной непогоды, и погреба были набиты людьми, но погреба-то были прочными. Все понимали, насколько это важно.

Мама улыбнулась мне так, словно я отправлялась пройтись и набрать дружественных плодов, и улыбка у нее была такой же широкой, как у Джулиана, но уголки ее рта проваливались в челюсти. Когда-то лицо у нее было гладким и полным, как у меня, – я видела снимки, – но она оказалась не приспособленной для нашей силы тяжести. Гравитация стянула вниз ее лицо, а ее груди, колени, руки – вся ее плоть – оплыли. По словам родителей, на Земле я была бы легкой как перышко.

– Проект был хороший, – сказала мама.

– Это было мое первое настоящее здание.

– Не твоя вина, – заметил Октаво, но при этом он на меня не смотрел.

Маме понадобилось пойти в центр даров, и я помогла ей встать и идти. Макушкой я доставала ей только до плеча: сила тяжести Мира сделала нас, детей, низенькими, сильными и быстрыми, как местные животные. Родители стали инвалидами после множества падений и тяжелых нагрузок, сколько бы медики ни обновляли им кости и суставы.

– Тут пока неплохо, – заявила она из центра даров, который здесь был просто большими ведрами, а не настоящим сортиром.

Пока они не завоняли, но мы застрянем в погребе дня на два, не имея возможности одарить дружественное растение, так что они будут полны. Она проковыляла наружу и снова оперлась на мое плечо.

– Знаешь, почему Вера орет на Джулиана? – прошептала она, обнимая меня за плечи. – Октаво мне сказал. Джулиан бесплоден.

Бесплоден? Я так удивилась, что ничего не сказала. Мама покачала головой и погладила меня по щеке: она знала, что мне нравится Джулиан.

Бесплодие стало проклятием Мира, как тихо говорили родители, а население – проблемой Мира. Половина родителей уже умерли, и у них было всего двадцать четыре выживших ребенка, а половина запаса сперматозоидов и яйцеклеток с Земли погибли из-за отключения заморозки во время одного из ураганов. Мы, дети, пока произвели на свет всего тринадцать внуков, а я – ни одного. Мне уже исполнилось восемнадцать земных лет, четырнадцать мирных, я была фертильна, и многие родители считали, что мне пора исполнить мой долг. Мама всегда говорила, что время у меня есть, но другие родители выражали нетерпение. Я видела, как матери любят своих детей, и не имела желания что-то полюбить так сильно, потому что порой дети умирали, даже еще не родившись. А что, если мой ребенок умрет?

Тем вечером мы приготовили обычный ураганный ужин: сложное рагу из фиппокотов, с ароматным луком и картофелем, но я съела мало. Я присматривала за малышом Николетты, пока та кормила своего отца. Позже Рамона пожелала играть в го, а разве можно отказать родителю, особенно такому властному? Так что мы играли, и я выиграла – может, потому что зрение у меня было лучше. В конце концов крышу унесло. Дерево жутко трещало, пока не раздался удар. Дом тряхнуло от уменьшившегося давления, а потом дождь стал слышнее стучать по чердачному полу. Никто ничего не сказал. Без напора на крышу здание, похоже, стало меньше скрипеть. Я сидела на своей койке с листком бумаги, проектируя временную крышу, а Джулиан сел рядом со мной и обнял меня за плечи. Я закрыла глаза и привалилась к нему, надеясь, что Вера нас видит. Как бы мне хотелось оказаться на Земле!

В раннем детстве я считала, что Мир находится где-то на Земле, потому что названия множества вещей были теми же, что и в образовательным программах. Однако существовали и заметные различия, так что позже я решила, что существуют какие-то сложные Земно-Мирные разграничения относительно животных, растений и продуктов. Я боялась, что Земля и все ее высокие хрупкие люди с именами из нескольких частей могут оказаться просто на другом берегу озера – и тогда они смогут его переплыть, потому что они уже превратили Землю в живой ад. Так всегда говорили родители.

Однако потом я поняла, что Земля находится далеко, что она – это просто компьютерная библиотека текстов, музыки и фильмов о сложных историях и местах, которых мне никогда не посетить, а со временем я стала реже их видеть, потому что компьютеры выходили из строя. Кроме нас, разумной жизни на Мире не было – только снежные лианы и кое-какие хитрые хищники. Это разочаровало родителей, да и меня тоже, когда я поняла, что единственными новыми людьми, с которыми мне можно будет познакомиться, – это только новые детишки. Мне мечталось о чужаках.

Тексты по архитектуре, когда у меня был к ним доступ, показывали прекрасные и вдохновляющие строения, совершенно недостижимые, потому что у нас не было предварительно напряженного бетона или конструкционной стали – да и вообще почти не было железа, потому что спутник не нашел никаких рудных месторождений. У нас были только кирпичи и дерево, но я пыталась выяснить, что именно достижимо и можно использовать, и вот теперь мое первое здание распадалось прямо вокруг меня, потому что люди, не изучавшие архитектуру, решили, что им лучше знать.

Вера тревожилась на протяжении всего урагана, собирала команды для подтирания протечек и приготовления еды. Хуже всего было по ночам. Свет гасили рано, потому что родителям хотелось спать, но спали они плохо, просыпаясь при каждом шуме, каждом раскате грома, снова и снова плелись в центр даров и храпели громче ревущего ветра, а потом свет рано зажигался после того, как они прекращали изображать то, что считалось сном. Мне не давали заснуть, так что я стала вести себя как они – рассеянно, раздражительно и забывчиво, хронически не высыпаясь: дни и ночи казались слишком короткими родителям, которые появились на свет на Земле. Мне хотелось оказаться где-нибудь подальше.

Как только ураган унялся, – через два дня после того, как сорвало крышу, – я выскользнула из сырого и провонявшего погреба – наконец-то! – вместе с еще несколькими детьми. Я пошла к озеру с Джулианом, и высоким худым Алешей (они оба были охотниками), и с Даниэлем – он рыбачил, и ему было почти тридцать лет. Мы хотели проверить, в каком состоянии лодки и что вынесло на берег. Дождь все еще был сильным, а тучи – низкими и темными. Мы кутались в пончо из пухового ацетата, а вот ноги у нас промокли. Повсюду были лужи и ручейки. Все, мимо чего мы проходили, было повреждено: здания, оросительные каналы, обработанные поля – а когда выглянет солнце, все будет выглядеть еще хуже. Даже в зарослях снежной лианы упало несколько осин, хотя сами заросли остались крепкими на зависть.

Река, протекавшая через дружественные заросли, разлилась. Озеро разлилось тоже: между линией деревьев и водой оставалась только узкая полоска песка. Волны с белыми барашками стали грязно-коричневыми из-за смытой в воду почвы. Дождь стучал по поверхности воды и делал ее тусклой, как тучи. Лодки мы вытащили за линию деревьев и крепко привязали.