Глаза войны - Алексей Адушев Страница 84

На ближайшие 50 километров рядом не было ничего, ни души, а значит не было шансов на выживание, шансов на снабжение и пополнение, за периметром этой деревни только холод, белое безмолвие и смерть. Раньше мы были одной из самых мобильных, подвижных частей, а сейчас всё что у нас осталось это два самоходных орудия и один мотоцикл, на котором утром уехал вестовой, что так и не вернулся. Даже лошади все сдохли, их нечем кормить, их негде держать, единственный хлев мы разобрали на дрова…

В лес мы не ходим, в лесу русские, мы видим дым, мы слышим их, а они видят нас, они наблюдают, они ждут. Русские нас не боятся, у нас очень плохо со снарядами и они об этом знают, на два батальонных миномета осталось всего 12 мин, мы их не тратим, бережем.

Остатки дивизии отходят, откатываются. Наш батальон можно сказать на острие, мы арьергард. Задача - задержать продвижение красных, дать остальным время на отход и умудриться как-то выжить, держать эту точку до последнего пока нас не пополнят или не дадут приказ на отход, пока там, в теплых кабинетах разберутся, что со всем этим делать дальше.

Мы не пишем писем, мы уже почти не разговариваем друг с другом, все мысли о том, чего бы найти съестного, и чтобы ещё на себя надеть. Местные ушли из деревни, наверное, они знают короткий путь в другую, нам уже плевать, тех кто не ушёл мы сами выгнали…

Я вижу, как командир взвода самоходной артиллерии, в которой осталось две самоходки, уже с утра на ногах, уверен, что он не спал всю ночь, они дожигают последний бензин, не давая своим двигателям остыть, если самоходки не заведутся, если они остынут, то остынем и мы, остынем навечно. Два «Штуга» - это единственная наша броня, которая отпугивает «красных» и вселяет в нас крупицы надежды.

Надежда умерла очень быстро, вместе с самоходками, которые русские сожгли в вечерних сумерках, ведя прицельный огонь из леса, видимо эти бестии, незаметно подкатили пушки и вели обстрел прямой наводкой. У них было время всё разнюхать и вскрыть нашу систему огня. Я не верю в случайности, также как не верю в то, что фугасный снаряд случайно залетел в амбразуру дзота, который мы строили, укрепляли мешками и бревнами два дня на шквальном ветру и морозе. Значит Фрайка больше нет, как и нет одного из двух оставшихся на батальон пулемётов.

Бой был тяжелый, долгий, мы держали фронт и фланги, но на тыл не хватило людей, «Иваны» взяли деревню в кольцо. И вот мы стоим на ветру, по земле летит поземка, которая обжигает кожу через тонкие армейские штаны, я вздрагиваю, я плачу, от бессилия, а слезы от холода прямо на моём лице превращаются в льдинки.

Неужели это всё? Неужели это конец? На нас наставлены по меньшей мере два десятка русских стволов, а нас всего горстка, нас осталось восемь человек, точнее восемь сгорбленных фигур, которые ещё недавно были людьми, с планами на жизнь и будущее.

К нам вышел «красный» офицер, с ним был переводчик. Большевик придумал для нас страшное наказание. Нас подвели к кромке длинного и заснеженного поля, на этом поле ещё три дня назад мы сами укладывали мины. Русские это знали, они улыбались, предвкушая зрелище, предвкушая развлечение.

Офицер кричал с ненавистью сверля каждого из нас взглядом: «Солдаты Германии, вы хотели в Москву? Мы вам её покажем. Москва в той стороне, за тем полем, дорогу осилит идущий».

Мы переглянулись, Шторх вышел вперед и плюнул в снег, крикнул, что это бесчеловечно, это дико и он никуда не пойдёт. Пуля, выпущенная офицером из пистолета, попала Шторху в лоб…

Мы пошли, под ногами скрипел снег, который чертовски мешал, что-либо разглядеть, хотя скрип снега скроет от уха зловещий щелчок мины, последний звук, который суждено кому-то из нас услышать.

Если мы замедлялись, русские начинали стрелять у нас над головами, и мы продолжали идти. Сначала на небо ушёл Дитрих, а мне на спину вместе со снегом и комьями земли, упал его развороченный сапог, вместе со ступней… Потом был Фукс, потом Данкерман, потом…Потом были остальные.

Я один прошёл это поле…я шёл вперед, ожидая выстрел в спину, но его не последовало. Ветер усиливался, началась метель, а я всё шел и шёл вперед.