Мириады миров - Коллектив авторов Страница 72

Холройд, португалец и капитан потратили два дня на спор о том, если ли у муравьев глаза. На второй день прения приняли очень ожесточенный характер, и Холройд спас положение, отправившись в лодке на берег, чтобы наловить муравьев и проверить это. Он поймал несколько образчиков и вернулся на судно, причем оказалось, что у одних были глаза, а у других нет. Они поспорили также о том, кусаются ли муравьи или жалят.

– У этих муравьев, – сказал Гэрилльо, собрав сведения на одном ранчо, – большие глаза. Они не накидываются слепо, как большинство муравьев. Нет, они забиваются в углы и следят за тем, что вы делаете.

– А они жалят? – спросил Холройд.

– Да, жалят. В их жале есть яд, – он задумался. – Не понимаю, что могут поделать люди против муравьев? Они приходят и уходят.

– Но эти, говорят, не уходят.

– Уйдут, – уверенно сказал Гэрилльо.

За Таманду тянется миль на восемьдесят длинный низкий берег, совершенно необитаемый, а за ним – слияние главной реки с рукавом Батэме, при чем на этом месте река расширяется в большое озеро. Дальше начинается лес, спускающийся все ближе к воде и, наконец, подходящий вплотную к берегу. Характер реки меняется – в этой части она изобилует затопленными деревьями. В ту же ночь «Бенжамен Констан» ошвартовался в самой тени больших деревьев. В первый раз за много дней почувствовалась прелесть прохлады, и Холройд с Гэрилльо просидели до поздней ночи, куря сигары и наслаждаясь этим восхитительным ощущением. Мысли Гэрилльо были о муравьях и о том, что можно предпринять против них. Наконец, он решился лечь спать и растянулся на матрасе на палубе; он производил впечатление человека, попавшего в безнадежный тупик, и его последними словами, когда он, казалось, уже спал, был полный отчаяния вопрос: «Что может поделать человек против муравьев?… Все это одна ерунда».

Холройд, оставшись один, принялся чесать свои искусанные руки и размышлять.

Он сидел на палубе и прислушивался к легкому дыханию Гэрилльо, пока тот не заснул окончательно. Затем его мысли привлекли рябь и переливы реки, снова пробуждая в нем ощущение необъятности, зародившееся у него, как только он оставил Пара и отправился вверх по реке. Сначала раздавались кое-какие разговоры, потом наступила тишина. Он перевел глаза с неясных, темных очертаний средней части канонерки на берег, на мрачную подавляющую тайну леса, изредка прорезаемую светляками; там никогда не прекращались шорохи, говорящие о чуждой и таинственной деятельности…

Именно эта нечеловеческая необъятность страны поражала и угнетала его. Он знал, что в небесах нет людей, звезды казались пятнами в невероятной огромности пространства; он знал, что океан велик и неукротим, но в Англии он привык думать, что Земля принадлежит человеку. Дикие существа живут, поскольку их терпят, растут на привязи; повсюду дороги, ограды и полная безопасность. В атласе Земля принадлежит человеку и раскрашивается разными цветами, чтобы указать его права на нее, в противоположность однообразной независимой синеве моря. До сих пор он твердо верил, что настанет день, когда повсюду на Земле воцарятся плуг и культура, свет, трамвай, хорошие дороги, и организованная безопасность; но теперь он сомневался.

Этот лес представлялся ему бесконечным и непобедимым, а человек, казалось, являлся в лучшем случае лишь одиноким ненадежным пришельцем. Можно было проходить милю за милей, и повсюду аллигатор, черепаха и бесконечное разнообразие птиц и насекомых казались у себя дома, жили на своем месте – но человек, человек держался главным образом коварных прогалин, сражался с травами, зверями и насекомыми за каждый шаг, делался добычей змеи и зверя, насекомого и лихорадки и, наконец, изгонялся. Во многих местах на реке были ясно видны следы его отступления: то тот, то другой пустынный ручей сохранял еще название casa, а развалившиеся белые стены и разрушенные башни подчеркивали урок. Пума и ягуар были тут более властными господами.

Но кто же властвовал здесь по-настоящему?

В этом лесу, на несколько миль в глубину, должно быть больше муравьев, чем существует людей на всем белом свете. Это показалось Холройду совершенно новой мыслью. За несколько тысяч лет люди перешли из состояния варварства к той стадии цивилизации, которая им позволяет чувствовать себя господами будущего и владыками земли. Но что могло бы помешать муравьям развиться таким же образом? Те муравьи, которых мы знаем, живут маленькими общинами в несколько тысяч индивидуумов, не делая совместных усилий против большого мира. Но у них есть язык, у них есть разум. Почему же они должны застыть на этом? Ведь люди же не остановились на варварской стадии? Предположите далее, что муравьи начали накоплять знания так же, как это делали люди, при помощи книг и воспоминаний, употреблять оружие, основывать большие государства, вести систематическую и организованную войну.

Холройду пришли на память сведения, собранные Гэрилльо о муравьях, к которым они приближались теперь. Они выделяли яд, похожий на змеиный. Ими руководили более сильные вожди, чем муравьями, срезывающими листья. Они были плотоядными, и если куда приходили, оставались там…

В лесу было совсем тихо. Вода беспрерывно ударялась о борт. Вокруг фонаря наверху кружился бесшумный водоворот призрачных ночных бабочек. Гэрилльо шевельнулся в темноте и вздохнул. – Что тут можно поделать? – пробормотал он, повернулся и снова затих.

Жужжание москита отвлекло Холройда от размышлений, начинавших принимать мрачный оборот.

II

На следующее утро Холройд услышал, что они находятся в сорока километрах от Бадамы, и его интерес к берегу усилился. Всякий раз, как ему представлялся случай, он сходил на землю, чтобы ближе познакомиться с окружающей местностью. Ему не удалось, однако, найти никаких следов человеческих поселений, кроме поросших травой развалин одного дома и покрытого зелеными пятнами фасада монастыря Моху; из пустого окна его росло лесное дерево, а пустой портал был окутан сетью разросшихся ползучих растений. Стаи странных бабочек с полупрозрачными крыльями перелетали через реку; многие из них садились на канонерку, и люди убивали их. К полудню они подошли к заброшенной куберте[2].

Сначала она не произвела на них впечатления заброшенной; оба ее паруса были подняты и вяло висели в дневном штиле, а на носу около большого весла сидела человеческая фигура. Другой человек, казалось, спал лицом вниз наподобие продольного мостика, который имеется обыкновенно на этих судах посредине. Но вскоре, по вилянию ее руля и по тому, как она пошла по течению вслед за канонеркой, стало ясно, что на куберте что-то не ладно. Гэрилльо начал рассматривать куберту в полевой бинокль и заинтересовался необычайно темным цветом лица сидящего человека; лицо у него было очень красное, на нем не было