Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич Страница 48

Коренные одесситы, что в советское время, что сейчас, говорят на русском языке настолько хорошо, насколько позволяет образование и воспитание, и не отличаются от жителей других регионов империи. Могут вставить словечко на «одесском», но с таким видом, будто хотят добавить «Простите за мой французский!». Это язык быдла, которое наводнило город после революции, а его малость облагородившиеся потомки не желали, чтобы их приняли за рогулей, как в годы моей юности тут называли деревенщину. Специфичный диалект — удел недалеких понаехавших, пытавшихся выдавать себя за аборигенов, и писателей, мнящих себя талантливыми, и маменькиных сынков, играющих в крутых бандитов. Решивший напрячь меня был из третьих.

— Да, видел ее вчера ночью на Дерибасовской, приставала к мужчинам, — ответил я.

Здоровяк гыгыкнул, заценив мой ответ, а вот обоим ашкенази не понравился.

— Моня, ты слышал⁈ Он знает за шутки! — обратился длинный к тому, что пониже, достал из-за пояса штанов семизарядный револьвер системы наган калибром семь и шестьдесят две сотые миллиметра, который на вооружении у российской армии и потому запрещен к продаже населению, и потребовал на чистом русском языке: — Мы из «Комитета одесских анархистов». Собираем деньги на революцию. Ты не бедный, так что гони «катьку» на общее дело, пока не пристрелил!

Значит, знает, что угрозы на русском звучат убедительнее, чем на «одесском».

— Профессор идет! — тихо и испуганно молвил я, глядя им за спину.

Как и положено очень крутым бандитам, все трое повелись на примитивную уловку — оглянулись и увидели обычного студента, спешившего по нужде. Обладателю револьвера я заехал в челюсть с правой, его корешу — с левой, после чего поднырнул под размашистый удар здоровяка, врезал ногой ему по яйцам, заставив ойкнуть и присесть, добавил двоечку по морде и ногой в ухо. Вернувшись к первым двум, ударил носаком полуботинка по длинным шнобелям, чтобы несколько дней были за первых красавцев на своем хуторе, и более длинному дважды рубанул каблуком по правой кисти, сломав пальцы, чтобы не хватался за оружие, раз не умеет им пользоваться. Наган отнес в сортир, швырнул в дырку. Вещь, конечно ценная, но зачем мне проблемы с полицией⁈

Выйдя, увидел, что здоровяк оклемался, но не горит желанием продолжить, поэтому сказал ему:

— Револьвер в первой кабинке. Если поныряете, найдете.

— Угу, — промычал он, размазывая под носом розовые сопли.

Студент, спешивший в сортир, решил повременить, подождал, когда я пройду мимо, причем на лице была обреченность, будто тоже заслужил наказание. Есть люди, которых бьют только потому, что они ждут этого.

51

Двадцать седьмого мая заслуженный профессор Петриев провел заключительную лекцию по технической химии во втором полугодии первого курса. Она была короткой. Василий Моисеевич подвел итоги и оставил время на заполнение зачеток. На лекции присутствовало непривычно много студентов. Как я догадался, надеялись получить зачет на халяву. Авось проскочит⁈ Поскольку раньше приходило слишком мало студентов, профессор запомнил их и всем без дополнительных вопросов закрыл весеннее полугодие, сделав соответствующие записи в книжках. Остальным предложил пообщаться на темы, которые преподавал в этот период. Желающих не нашлось.

— Когда поступите в университет, оплатите это полугодие и подойдете ко мне, закрою его, — предложил мне заслуженный профессор. — Вы это заслужили и посещением лекций, и работой в лаборатории, и… — он не закончил.

В начале мая на его лекцию пришло слишком много студентов для физико-математического факультета, включая кое-кого из тех, кто напрасно приперся сегодня. Наверное, собрались со всех четырех курсов кафедры химии. Они послушали минут пять, потом начали громко переговариваться и закончили требованием прекратить лекцию и проследовать вместе с ними на сходку на Соборной площади, чтобы поддержать гимназистов и «ремеслуху», как называли учащихся ремесленных училищ. Орали громко, нагло. Профессор Петриев стушевался, не зная, как себя вести. С одной стороны интеллигентный человек обязан поддерживать студентов в сопротивлении государственной власти, а с другой — всему свое место и время, что Василий Моисеевич и попытался им объяснить, но его грубо оборвали. Возможно, они добились бы своего, если бы не вмешался я.

— Господин профессор, давайте подождем, когда уйдут эти горлопаны, и затем продолжим, — четко, чтобы поняли все, и спокойно произнес я.

Профессор Петриев сразу подбодрился, перестал уговаривать нерадивых студентов, повернулся к доске и начал поправлять плакаты, хотя нужды в этом не было. Баламуты поорали еще немного, поняли, что не выгорело, дружно снялись. Кое-кто из них пообещал мне кое-что.

— Благодарю за понимание, господа! — иронично произнес я в ответ.

Самое забавное, что ушли не все из них. К тем семи, которые почти постоянно посещали лекции по технической химии, добавились еще четверо и продолжили приходить на следующие. Первокурсники — самые дисциплинированные студенты во все времена, но и самые легко поддающиеся влиянию старших коллег, как они сразу же начинают обращаться друг к другу. Им так хочется казаться взрослыми, опытными. Видимо, в тот день они поняли, что опыт бывает разный.

Я предположил, что горлопаны исполнят обещание, встретят меня после лекции. Никого не увидел. За свои слова не отвечают, иначе бы помалкивали. Студент, видевший мою драку с «анархистами», красочно, с невероятными деталями описал, как я разделался с ними. Оказалось, что верзила по фамилии Картузов был первым «дуэлянтом» в университете, а тут какой-то залетный, полупервокурсник, отметелил его и еще двоих, вооруженных револьверами, не пропустив ни одного удара. После этого случая со мной начали здороваться незнакомые студенты и даже торопливо уступать дорогу в коридорах, как преподавателю.

Обрадованный обещанием заслуженного профессора, я решил, что на сегодня хватит, и зашел в чайную через дорогу. Там стоял телефон, чтобы преподаватели и другие сотрудники могли заказать еду с доставкой. Черный аппарат фирмы «Эриксон» висел на стене над краем барной стойки рядом с большим дубовым темно-коричневым буфетом. Я молча положил пятак на стойку, покрытую клеенкой с желто-красными цветочками на белом фоне и шагнул к телефону, собираясь позвонить в меблированные комнаты, узнать, вернулась ли Стефани с занятий.

— Не работает! — остановил меня хозяин чайной, пожилой мужчина, передвигающийся скачками, как кузнечик, и при этом никогда не расплескивающий чай.

— Сломался? — забрав монету, чисто из любопытства задал я вопрос.

— Нет-с. Барышни бастуют на всех трех подстанциях. Требуют, чтобы им платили больше и обращались лучше, — рассказал он.

— У женщин всегда противоположные желания, — сделал я вывод.

Павлин уже переехал к чайной со своего обычного места возле лавки с галантерейными товарами, хозяйка которой, жопастая вдова, иногда выходила на улицу, чтобы поболтать с ним. Значит, извозчику пока ничего не обломилось.

— Поехали за барышней, — приказал я.

Последнее время погода стоит жаркая. На даче «Отрада» сданы на лето почти все квартиры. Новые жильцы ходят в купальню. Пока только загорают и иногда, повизгивая, забираются в воду по колено. Плаваю только я, ныряя с причала. Стефани тоже купила новый купальник и решила обновить его. С первого июня каникулы и в Одесских женских педагогических курсах.

Мы подъезжали к парадному входу к меблированным комнатам, когда Павлин увидел Стефани:

— Вон она.

Девушка шла со стороны учебного заведения с тремя сокурсницами. Все четверо одеты в черные шляпки, белые блузки с отложным воротником и темные длинные шерстяные юбки. На подходе к крыльцу Стефани что-то сказала товаркам. Те заулыбались и прошли к двери, стараясь не смотреть на меня. Вот ни разу не глянуть, разве что краешком глаза.

— Узнала, что телефонистки бастуют, и подумала, что приедешь раньше, поэтому не стала задерживаться на курсах, — сообщила Стефани. — Сейчас быстро соберу вещи и переоденусь.