Грань силы - Яков Сергеевич Рябов Страница 4

Благо Константина такой расклад вполне устраивал. Как раз таки он физическую активность любил и уважал. А ещё он любил дождь. Особенно мелкий. Такой, под которым можно было долго гулять, чувствуя на лице его капли, и не бояться при этом вымокнуть до нитки. И, на счастье Константина, сегодня шла именно такая морось. Серые небеса опрыскивали землю влагой, и решётка наверху была не в силах её удержать. Сегодняшнее утро стало на редкость удовлетворительным.

И даже типичный завтрак не смог этому ощущению повредить.

Кушали все в своих камерах. Едва прогулка окончилась, заключённых разогнали по местам и выдали всем по порции недоваренной каши с ломтиком давно очерствевшего хлеба. Последний даже сухарём назвать было нельзя. Разгрызать приходилось, будто какую-нибудь кость. Но отвратный вкус немного скрашивали разговоры.

Компанию Константину составляли трое. Лёха Серый, осужденный за тройное убийство, Мехмет — насильник со стажем, и Чупа. Больше всех выделялся последний, ибо, во-первых, единственный имел пускай и не оконченное, но всё же высшее образование, а во-вторых, сидел по исключительно политическим мотивам. Идейный борец с нынешней российской властью. Защитник прав и свобод простых граждан. Революционер, ведущий страну к светлому будущему. В общем, террорист, попытавшийся взорвать одно из региональных управлений Федеральной службы безопасности. Частично удачно.

Болтали сокамерники обо всём и ни о чём сразу.

В основном пересказывали те же истории и шутки, что каждый из них слышал уже по множеству раз. К добру или к худу, но человек конечен. И выражалось это отнюдь не только в весьма ограниченном сроке его бренного существования. Всякий житель земного шара нёс в себе строго ограниченное количество информации. Тому же Константину года в тесной камере было более чем достаточно, чтобы узнать о своих соседях абсолютно всё, что они могли и желали о себе рассказать. А также немного того, о чём рассказывать они не желали.

Предпочтения в еде и женщинах. Обстоятельства первой отсидки, если таковая была. Планы после окончания срока. Контакты на воле. Всё это проговаривалось, проговаривалось и проговаривалось.

Например, Лёха вновь бахвалился тем, как в школе, будучи ещё в седьмом классе, в одиночку «размотал» четверых десятиклассников. И, как и всегда, это можно было бы назвать ложью, если бы не тот факт, что Лёха прямо признавал: сделал он это благодаря сжимаемому в руке кирпичу. Собственно, так Лёха впервые за решётку и попал. Детская колония. Как раз проходил по нижней границе в четырнадцать лет.

Мехмет, опять же, как и всегда, тихо посмеивался над подобным «достижением». Его первое убийство состоялось в десятилетнем возрасте. Это была кровная месть за старшего брата. О произошедшем знал практически весь аул, в котором он тогда проживал, и никто Мехмета не осудил. Напротив, его поддержали и даже хвалили. Кровь смывалась только кровью. Такие уж у них там были порядки.

Чупа в основном помалкивал. Он вообще говорил очень мало. И то лишь тогда, когда его прямо о чём-то спрашивали.

Константин же легко поддерживал любую тему, какую только за завтраком поднимали. Ну и, разумеется, радовал всех своими непревзойдёнными вокальными данными.

— Утро доброе, как я. А я не добрый них*я[1], — напевал он под довольные лица Лёхи и Мехмета. — В зеркале капец еб*ло, но вчера мне было мало. Утро доброе, как я. А я не добрый них*я. В воздухе опять промилле и болезненный делирий.

Вознаградили его за старания вполне приличной долькой копчёной колбасы, что выделил Лёха из последней полученной им передачки.

По окончанию завтрака наступило время работы. Редкое явление для отбывающих наказание в тюрьмах, а не в колониях, но тоже имеющее место быть. Константина распределили в ремонтную бригаду, что должна была покрасить несколько стен в коридорах, а всех трёх его сокамерников отправили на кухню. Везунчики, что тут было ещё сказать.

Следующие несколько часов для Константна прошли в окружении едкого запаха химикатов и целого отряда охраны, что следила за ним и другими «художниками». Один это ироничное название воспринял слишком серьёзно и действительно начал между делом выводить серой краской различные фигуры, надписи и половые органы. Скорее всего, именно за последнее его серией ударов по рёбрам и наказали. Констану и остальным же досталось просто за то, что они своего товарища не остановили. Ну и потому что тихо посмеивались над написанным.

Воспитательные процедуры поводом для прекращения работы, разумеется, не стали, и все дружно продолжили красить как ни в чём не бывало. Во второй половине дня от пропитавшего всё и вся запаха уже откровенно кружилась голова. Кое-кого из заключённых от него даже стошнило. Но дело всё равно требовали довести до конца.

Единственным плюсом в сложившейся ситуации было то, что она подразумевала внеплановую помывку. С прошлой таковой прошло уже три дня, а следующую обещали только через четыре. Так что Константин был очень рад возможности постоять немного под горячим душем. Даже с учётом того, что температура в оном не регулировалась и была слишком близка к тому, чтобы превратить воду в чистейший кипяток.

Ближе к вечеру всех разогнали по своим камерам.

Чупа под строгим руководством Мехмета заварил всем чифир, а Лёха из всё той же передачки достал горсть сахарного песка. Практически праздник. За очередными привычными разговорами пролетел целый час. После Лёха с Мехметом принялись играть в шашки, Чупа лёг спать, отвернувшись к стенке, а Константин вновь взялся за так полюбившееся ему в тюрьме чтение.

Забавно, как оно всё повернулось.

Раньше Константин все эти книжки попросту ненавидел. Это началось ещё со школы. Тогда матери приходилось буквально заставлять его читать хотя бы что-то. Теперь же, когда ни на что другое время особо было не потратить, Константин сам взахлёб поглощал всё, до чего только мог дотянуться. Художественные произведения, образовательные и даже религиозные.

— Мне не до сна палач придет на рассвете. И звук шагов за дверью бьет словно нож[2], — часто нашёптывал он, читая подобные книги. — Но в клетку входит не гонец верной смерти. А в рясе черной Святая Ложь. Святой отец принес во тьму слово божье и вечной жизни мне сулил чудеса. «Ты смертник, и вернуться к Богу ты должен». Шептал священник и лгал в глаза.

Но больше всего, разумеется, Константина привлекали именно художественные произведения. Их он читал в наибольших количествах и не только потому, что такую литературу в тюрьме было гораздо легче достать.