Побег из волчьей пасти (СИ) - Greko Страница 37

Да-да, дамы были вооружены кинжалами и пистолетами, несмотря на сильный эскорт из двадцати воинов. Видимо, слишком заметна была эта группа на зеленых склонах из-за огромного красного с золотой вышивкой черпака на лошади княжны, свисавшего почти до земли. Их ждало черкесское Причерноморье — земля вечной войны, суровых нравов и людей, для которых разбой был смыслом жизни. Где, если привлекаешь внимание, будь готов за это ответить.

Мы со Спенсером остановились в стороне, чтобы не мешать церемонии встречи. Там было на что посмотреть. Перед нами был разыгран настоящий спектакль в стиле рыцарских романов.

Курчок-Али проявил себя как любезный и галантный кавалер. Сперва он подъехал осторожным шагом к княжне, изо всех сил изображая предупредительность и стремление не напугать ее лошадь. Вряд ли, подобное было возможно, но юный князь — изобразил.

Он слез с коня и произнес длинную речь на карачаевском языке. Я удивился: это наречие мне было в основных чертах понятно.

— Коста! — замерев от восторга, тихо произнес Спенсер. — Мы видим картину, будто попали в театр с лучшими в мире декорациями!

— Князь великолепен в своей черкеске. Она будто создана для такого случая, — не мог я не согласиться.

— Да! Тысячу раз — да! Признаюсь, элегантность этого костюма смотрится странно посреди жаркой сечи! Но сейчас черкеска — более чем к месту. Она напоминает мне сейчас наряды кавалеров галантной эпохи. Так и ждешь момента, когда главный герой преклонит колено перед прекрасной дамой и протянет ей свой меч на открытых ладонях! И попросит платок прекрасной дамы!

— Эдмонд! Ты не улавливаешь одну черкесскую черту!

— Какую же, мой друг? — спросил Спенсер, с добродушной иронией, свойственной обращению учителя к ученику.

— Свойственный черкесскому витязю артистизм! Потом тебе объясню. Дай послушать.

Князь прославил красоту принцессы, сравнив ее глаза с драгоценными алмазами, воздал должное добродетели, мужеству и храбрости жениха, а также плодородию края, который ждал невесту. Курчок-Али вынул из ножен свою саблю и направил поочередно ее острие на все четыре стороны света. Он поклялся в присутствии множества свидетелей не щадить своей жизни для защиты княжны и доставить ее в целости в дом Гассан-бея.

После этих слов раздались радостные крики всех участников встречи, и обе группы смешались. Дворяне-убыхи в блестящих шлемах тут же принялись расточать комплименты дамам, чьи миловидные лица не скрывали прозрачные накидки. Рыцари хвалили их теплые накидки из русского меха. Видимо, в горах, с которых спустился свадебный поезд, было уже холодно.

Мы приходили в себя, не в силах обсуждать яркое зрелище, свидетелями которого стали. Не знаю, как Эдмонд, но я словно выпил чашу с живительной водой. Конечно, она не смыла всю кровь и жестокость последнего месяца. Но как антидепрессант недолгого действия точно сработала! Если бы не кислая рожа Софыджа, все было бы прекрасно.

Пришла пора прощаться. Наш путь лежал в Карачай к подножию Эльбруса и далее через Главный Кавказский Хребет. Мне категорически не нравился наш проводник, но я не смог бы объяснить князю, в чем загвоздка. Хотел заставить Софыджа перед всеми поклясться, что не сделает нам зла. Но постеснялся. Не хотел прослыть трусом, боящимся без няньки отправляться в горы. Посему я лишь поблагодарил князя за помощь и пожелал безопасной дороги. Спенсер был более многоречив, но сказал примерно то же самое. Мы расстались.

Сперва дорога трудностей не вызывала. Наша уменьшившаяся до трех человек группа двинулась через расселину в холмах — через пересохшее русло древней реки, которое, подобно дороге, плавно поднималось все выше и выше. Кони уверенно держали темп, легко справляясь с мелкой каменной крошкой под копытами.

Поднялись на обширное плато и устремились в направлении снежных пиков. Эльбрус сверкал на солнце яркой звездой на голубом фоне. Погода нам благоволила.

— Что думаешь насчет карачаевцев? — спросил я Софыджа, чтобы как-то растопить лёд недоверия между нами. Я чувствовал, что он взаимный.

— Что о них думать? — пренебрежительно отозвался проводник. — Мы их зовем черные татары. Платят нам дань. Слабаки!

— Они мусульмане? Женщины, смотрю, лиц не прячут.

— Вроде, мусульмане. Мне без разницы…

Разговор увял сам собой. Чувствовалось, что наш проводник не горит желанием его продолжать. От него веяло непонятной угрозой — усилившейся, когда мы остались втроем. Я незаметно поправил рукоять пистолета в седельной кобуре, раздумывая не переместить ли его за пояс.

Возможно, мою паранойю подпитывал окружающий пейзаж. Чем выше мы поднимались, тем мрачнее все выглядело вокруг. Безлюдные пустоши, черные или красные скалы, темные провалы ущелий, в которых завывал ветер.

Мы давно выбрались из удобного подъема по руслу, миновали огромную скалу, увенчанную шапкой снега — первого признака того, что мы уже высоко в горах. Проехали тихую речку с настолько прозрачной водой, что можно было рассмотреть каждый камешек на дне. Эта речка протекала по огромной излучине, охватывающей широкую гору с плато наверху. Подъем на нее отнял у наших лошадей последние силы.

— Осталось немного, — подбодрил нас Софыдж. — Здесь должна быть хижина пастуха. Если он еще не угнал отару вниз на зимовку, поужинаем бараном. У карачаевцев отменная баранина.

Нам повезло. Пастух оказался на месте. Хмуро нам кивнул, приглашая в свое жилище. Каменный крохотный домик прижался к отвесной скале. Софыдж отправился договариваться об ужине и ночлеге. Мы принялись распрягать лошадей.

— Предложи ему соль! — крикнул я в спину проводнику. Мне ли не знать, что соль в горах — огромная ценность.

Софыдж сердито глянул на меня, а пастух, кажется, понял. Лишь правила приличия не позволили ему отодвинуть в сторону черкеса и говорить со мной напрямую.

Мы затащили в хижину седла, провонявшие попоны, на которых придется спать, и вьюки с провиантом. Оставлять продукты на улице было опасно. В ближайших дубравах — дубы на подъёме на плато росли в изобилии — хватало грызунов, которые могли оставить нас без продуктового запаса.

Коней мы отправили в загон щипать уцелевшую траву. Овцы не успели попировать рядом с хижиной. Две неказистые, но мощные трудяги-лошадки, обитавшие в загоне, новым соседям не обрадовались, но в драку не полезли. Пастух их стреножил для нашего спокойствия. Тренога состояла из двух ремней — короткого и длинного, — связанных буквой Т. На концах ремней находились петли с замками из кости. От треноги можно было легко избавиться в одно мгновение.

Какой безумный контраст — оказаться в дымной лачуге посреди безмолвья и суровых скал после того, как несколько часов назад мы любовались рыцарем, приветствовавшим похожую на яркую бабочку княжну в окружении изумрудных склонов! Я устало привалился к стене и прикрыл глаза.

Кажется, я задремал. Из чуткого сна меня выдернул голос хозяина, притащившего большой казан. От него исходил пар и умопомрачительный запах отварной баранины. В животе у меня заурчало. Нас ждал пир!

Пастух разлил по маленьким мискам простоквашу-шхыу, которую использовали вместо соли. Стал энергично разделывать отварную баранью голову, раскладывая куски по тарелкам. Безошибочно определив в Спенсере главного гостя, протянул ему плошку с бараньим глазом. Спенсер сглотнул и нервно на меня оглянулся. Такой деликатес был ему не по плечу.

— Это знак уважения! — я попытался донести до Эдмонда, что отказываться не стоит. Но он не смог себя перебороть.

Пастух усмехнулся и предложил глаз Софыджу. Второй — мне. Спенсеру протянул теперь язык.

— Теперь будет инглеза кормить женской долей[1], — фыркнул Софыдж, макая глаз в плошку с кислым молоком. Он явно нарывался.

— Подай из вьюков соль и перец к столу! — потребовал я.

— Тебе нужно — ты и подавай! — нагло отказался проводник.

Я спорить не стал. Подошел к нашей поклаже и добавил в общий стол сыр в тряпице, специи и куски обжаренного гоми из кукурузной муки, заменявшего хлеб. Пастух одобрительно крякнул и густо посыпал красным перцем правую лопатку, на которую нацелился.