Вадбольский 5 - Юрий Никитин Страница 35

— Не нам судить действия Самодержца Руси Великой, –произнёс я с пафосом и, поклонившись, вышел из кабинета.

Надеюсь, он уловит иронию и не запишет меня в число недоброжелателей.

Глава 3

Рейнгольд сам ввёл меня в кабинет самодержца, уже знакомый, ничего не изменилось, даже император всё так же трудится над бумагами за столом, для него и ножки кресла подрезали, чтобы не слишком возвышался, а то приходится горбиться, всё-таки рост в два метра, плюс атлетическое сложение вроде бы требуют не бумажки подписывать, а с мечом в руке вести войска в битву. В схватке с Ричардом Львиное Сердце не оставил бы тому ни единого шанса.

Я остановился посреди кабинета, замер, почти не дышу, чтобы не отвлекать Государя Императора, вдруг что полезное пишет, а я собью на неполезное стране, обществу и государству.

Едва ли не самая трагичная фигура российской истории, Николай Первый начинал очень обнадеживающе: подготовил закон об освобождении крестьян, принял свод законов Российской Империи, сократил срок службы в армии с двадцати пяти лет до пятнадцати, да вообще сделал многое для рывка страны в сильную и просвещённую державу.

Но глупое восстание декабристов сломало все реформы и отбросило страну на полсотни лет назад. В обществе выступление декабристов сперва вызвало великие надежды, но после суда, где большинство бунтовщиков вели себя малодушно и всё валили на подбивших их на злое дело товарищей, пришло глубокое разочарование, что вылилось в горький стишок:

'Во глубине сибирских руд сидят три мужика и срут.

Не пропадёт их скорбный труд, придут собаки и пожрут'.

Потому вместо ожидаемых реформ и свобод, император закрутил гайки: запретил выезд за границу на учёбу, усилил цензуру, укрепил единоличную власть, из-за чего сам вынужден был работать ежедневно по восемнадцать часов, не зная выходных.

А ещё он красиво заявил: «…Кто погубил Францию, как не адвокаты… Кто были Мирабо, Марат, Робеспьер и другие⁈ Нет,… пока я буду царствовать — России не нужны адвокаты, без них проживём».

Но без юристов не прожить, дворянское слово чести пока ещё в чести́, но козе понятно, индустриальная революция извергнет из своих клокочущих недр новую породу предпринимателей, у которых закон: «Не обманешь — не продашь». С такими дела можно вести только очень осторожно, все пункты нужно тщательно обговаривать и записывать, а вот здесь как раз юристы и необходимы обществу, раз уж обмануть становится не стыдно, а если обман ещё и приносит прибыль, то и почётно, молодец, умеет дела вести!

Не так правишь, полумал я с жалостью, не так… А как? Не знаю. Даже со всеми знаниями и аугментацией скажу честно, что любое послабление и дарование вольностей обществу вызовет волнения, спешное создание тайных обществ, чтобы эти вольности быстро развивать дальше, будут бунты, уже вижу горящие усадьбы помещиков, жестокие убийства всех, на кого можно сказать «барин»…

Император поднял голову, огромный, налито́й силой, но из-за атлетически развитой фигуры выглядит стройным, усмехнулся правым уголком рта.

— В деле о тебе упомянуто, что избегаешь светских приёмов, пирушек, ни за кем не волочишься, хотя юноша видный, связи с сильными мира заводить даже не пытаешься, что удивительно, отказался от двух приглашений на бал в Императорском дворце…

Он взглянул на меня с прищуром, словно подозревая в подпольной работе на бомбистов, умолк, ожидая ответа.

Мороз прокатился по моей спине, примораживая к коже капельки пота, я ответил с осторожностью:

— Ваше величество, у меня и так недостаёт времени на работу, а если буду хоть каким-то боком приближен ко двору, у меня и тех жалких крох не останется!

Он поинтересовался, рассматривая меня в упор:

— Значит, делу время, потехе час?..

Я сказал почтительно:

— Мне перестать стараться быть похожим на вас?

Он с минуту молчал, продолжая меня рассматривать со всей тщательностью, словно стараясь увидеть, где именно лгу, но такое уж я чудо, работа в самом деле интереснее, чем развлекухи, но кто поверит? Хотя и развлекухами не гнушаюсь, но тут слишком уж всё примитивное: выпить, подраться, впердолить, снова выпить… Нет уж, лучше работа. От неё и послевкусие радостное, это не то, что похмелье после развлекухи по-петербургски.

— Ты хорош, — проговорил он со вздохом. — Но слишком чист, затопчут быстро.

— Ваше величество, — сказал я, — весьма зело жажду сперва попытаться преуспеть в работе, а уже потом положить её к стопам вашего августейшего…

Он покачал головой, рассматривая меня очень пристально.

— Работу по усовершенствованию винтовок считаешь недостаточной?

— Ваше величество, — взмолился я. — У меня столько идей насчёт улучшений!.. Но если начну посещать балы, участвовать в попойках, играть в карты…

Он напомнил строго:

— Своим указом я строго-настрого запретил карточные игры!

Я промолчал, что в карты играть продолжают, пусть не так открыто, он сам всё знает, но, к счастью, ему наверняка доложили и то, что я ни в один игорный дом даже не заглядывал.

Он поднялся во весь огромный рост, в левой руке стопка бумаг, поискал взглядом куда переложить, кое-как умостил на малом ломберном столике, разжалованном в кофейный, снова посмотрел на меня с высоты огромного роста.

— Вадбольский, ты же не дурак, верно? Или дурак?.. Ну зачем это? Константин Долгоруков, четвёртый внук главы рода, со сломанным позвоночником! Военной карьере конец, а он так хорошо шёл, в двадцать семь лет уже полковник! Эх…

Рейнгольд прямо с порога отступил в коридор и тихохонько закрыл за собой дверь.

Мы с императором остались одни в кабинете. Я проговорил просительным голосом:

— Ваше Величество, человек предполагает, а Господь располагает. Кто знает, не осчастливил ли Он этого блестящего офицера моими корявыми руками?.. Не получи Павка Корчагин пулю в спину, кем бы стал? Заурядным коллежским регистратором, пусть даже дослужился бы до губернского секретаря! Их сотни тысяч этих секретарей, но после сломанного позвоночника уже не мог покидать постель, не мог скакать на горячем коне и рубить противника саблей направо и налево… но человек деятельный, начал работать тем, чем раньше и не пытался…

Он, продолжая рассматривать меня выпуклыми светлыми глазами, спросил без интереса:

— Чем же?

— Головой, — сказал я горячо. — Как сломавший руку пятикратный чемпион Олимпиады Платон оставил спорт и стал величайшим философом, потерявший ногу в бою рыцарь Сервантес поневоле стал литератором, или Игнатий Лойола, потерявший в бою руку,