Он вам не Тишайший (СИ) - Шведов Вадим Страница 2

В пять лет меня перевели в мужскую часть. Странный, конечно, обычай. А ведь поначалу я даже не понимал, что происходит. До этого одни женщины были вокруг. Считай, кроме бородатого отца из мужчин никто и не заходил. Но потом вдруг всё резко оборвалось. Даже как-то не по себе стало. Женщины, считай всё время обнимали и целовали. Девушки умилялись, когда я их по попе шлёпал и мне было приятно, хоть и ребёнок. И вдруг ласки прекратились. С другой стороны, в Теремном дворце, куда меня переселили, весь верхний этаж достался мне лично, что тоже неплохо. Ответственным за воспитание и обучение или, как говорили на местный манер «бережения и научения» мне назначили дядьку Бориса Ивановича Морозова. Товарищем (помощником) ему стал родственник мамы, Василий Иванович Стрешнев. Обоим сразу же были пожалованы новые чины: Морозов из стольников (придворный, прислуживавший князьям и царям за столом во время торжественных трапез, а также сопровождавший их в поездках) сразу в бояре (представитель высшего сословия знати), Стрешнев — в окольничие (второй после боярина чин и должность). Такой скачок в карьере Морозова был не удивителен. До этого он служил у батюшки спальником (придворный чин, слуга, состоявший при государе для личных услуг) и выполнял множество разнообразных поручений. Для обучения грамоте был приглашён дьяк (государственный служащий, начальник органа управления или младший чин в Боярской думе) Василий Сергеевич Прокофьев, а письму — подъячий Посольского приказа Григорий Васильевич Львов. Для уроков пения были приглашены дьяки Лука Иванов, Иван Семенов, Михаил Осипов, Николай Вяземский.

Собственно учёба началась с чтения. Это дело усвоил ко всеобщему удивлению крайне быстро. Всё-таки современный русский язык является продолжением древнего. А вот затем пришлось напрячься. Мы перешли к толковой грамоте, в которой изречения Христа и толкования о вере располагались в алфавитной последовательности. Меня напрягала дурацкая методика занятий, на которых обучали вслух и нараспев. Тогда я ещё подумал, что это на какой-то рэп похоже. Так заучивались Псалтырь и Апостол. После чтения следовало письмо. Потом перешли к знакомству с нотной богословской книгой — Октоихом и сразу за этим к песнопениям Страстной седмицы. В результате уже скоро я пел по крюкам стихиры и каноны (исполнение песнопений не по современным нотам, а древнерусским знамёнам).

Разобравшись с Азбукой, принялся за обязательный Часовник — Часослов, содержащий литургические тексты суточных служб. Часть этих служб пришлось учить наизусть. За Часословом последовал Псалтырь. А ещё через несколько месяцев стал разбирать Деяния Апостолов — последнюю книгу начального обучения. Такой быстрый темп обретения знаний шокировал окружающих. И позже даже иностранный дипломат, барон Мейерберг так написал о способностях царевича: «Дух его наделён такими блестящими врождёнными дарованиями, что нельзя не пожалеть, что свободные науки не присоединились ещё украсить изваяние, грубо вылепленное природой вчерне». В конце этот товарищ, конечно, подгадил, намекая, что я не изучал философию и прочую муть, но для иностранцев подобное было в порядке вещей.

С семи лет мной стал заниматься Григорий Васильевич Львов. Подъячий «ставил» мне руку при помощи упражнений на прописях. После написания букв, слогов, слов мы переходили к образцам скорописей нравоучительных изречений. Надо сказать, что письмо мне особо не давалось. Прошлая механическая память отказывалась приводить почерк в идеальный вариант. С огромным трудом и чётким осознанием того, что никакого компьютера здесь не предвидится, мне удалось выдать нечто приемлемое, но не более того.

Учёба продолжалась. Уже на восьмом году перешёл к освоению церковных песнопений, содержащихся в Октоихе. Почти два года было потрачено на изучение ежедневных и праздничных служб. И как будто мне этого было мало, — на десятом году пришло время «Страшного пения» — служб Страстной седмицы. И поскольку именно в этот момент вновь обо мне стали болтать всякую глупость, то я от страха запел, причём так запел, что в церквях от моего исполнения народ начинало «колбасить», и люди буквально рыдали. С одной стороны, согласен, не каждый раз слышишь, как в прошлом неплохой певец, а сейчас ребёнок точно попадает в ноты, но всё же это явно перебор. Особенно мужчины удивляли. Ладно женщины, но чтобы бородатые мужики так заливались слезами. Это было нечто…

Отдельное внимание приходилось уделять «дядьке» Борису Ивановичу. Толстоватый бородач был явно неглуп, образован, хитёр. Этот товарищ имел очень хорошую библиотеку, чем я стал пользоваться совершенно бесцеремонно. Мне настолько надоели церковные книги, что светские стали восприниматься за радость. Боярин также был счастлив угодить тем, что нашёл мне учителей польского, латыни, английского и французского. Последнее увлечение вызвало некоторую оторопь среди придворных, так как подобное среди царственных особ ранее не практиковалось. Так что воспитатель на удивление показал себя человеком крайне полезным, доставая то, что мне было необходимо, и выполняя такие поручения, которые ставили других в тупик.

Жизнь не сводится к одному обучению. Меня окружали не только воспитатели и учителя, но и ровесники. Набранные для совместных игр и забав, они взрослели вместе со мной. Я же формировал себе будущую команду, в которой прежде всего, стали выделяться Ф. М. Ртищев и князь Ю. А. Долгорукий. В первую очередь я старался сближаться с ребятами из не слишком знатных семейств. Нужны были люди, преданные мне лично, а не те, кто будет продвигать интересы мутных группировок. С ребятами забавлялись спортивными играми, упражнялись в военном деле, катались на лошадках. Очень скоро наши комнаты оказались заполнены самым разнообразным оружием. Кое-что дворцу пришлось изготавливать или массово закупать. «Потехи» царевича часто ломали голову окружающим. То я требовал сукна для изготовления образцов формы, то просил географических карт, то выписывал музыкальные инструменты. Папа тоже принимал участие в воспитании, правда, понимал его по-своему. Он был большим любителем охоты и всем, что с ней связано, поэтому тащил меня на неё постоянно. Особенно же отец любил смотреть на борьбу человека с медведем. Звери драли молодцев, отрывали им части тел, но Михаила Фёдоровича подобное зрелище лишь распаляло. Не участвовать в охоте было невозможно, но поскольку убивать животных на потеху у меня не было никакого желания, то я сделал обманный ход и занялся птицами. Соколы охотились вместо меня и устраивали настоящие представления. Этот интерес был слегка необычен, поскольку всегда рассматривался как нечто побочное, но всё же укладывался в общую картину восприятия окружающих.

По достижении четырнадцатого года жизни меня предъявили народу на Соборной площади прямо перед злополучным Архангельским собором, что ознаменовало новый этап жизненного пути. Эта церемония объявления имела дальнейшие последствия. После неё я был допущен к публичному участию в приёмах послов и государственных делах. Отец торопился с моим показом, опасаясь появления самозванцев. Михаил Фёдорович от такого покушения на престол сильно страдал, да и сама страна с трудом отходила от Смутного времени. Несмотря на то, что уже прошло два десятка лет, города и села до сих пор не полностью восстановились. К тому же по Столбовскому миру со Швецией Русское государство потеряло выход к Балтийскому морю, а по Деулинскому перемирию с Речью Посполитой были уступлены Смоленская, Черниговская и Северские земли. Попытка отца вернуть отобранные Польшей земли закончилась безрезультатно. Папенька особенно сильно переживал потерю Смоленска. С его утратой страна сталкивалась с реальной опасностью своих центральных уездов и самой столицы. На юге тоже было не всё гладко. Крымские татары регулярно грабили русские земли, уводя в рабство тысячи людей. Неудивительно, что при постоянной внешней угрозе и практически пустой казне, центральная власть была крайне шаткой. Боярская дума часто диктовала нужные ей решения, а претенденты на трон, несмотря на завершение Смуты, появлялись и поныне. В головах людей прочно засела мысль о возможности поставить самим «хорошего царя». Поначалу я думал, что здесь царь принимает решения как хочет и никто ему не указ. Но и тут всё оказалось иначе. Выяснилось, что власть государя держится в тесной связи с определёнными группировками бояр. При желании можно было продвинуть свою кандидатуру или по-тихому отравить неудобную. К тому же помимо царевича, явным претендентом на престол становился датский принц Вальдемар. Он жил во дворце в качестве вероятного жениха моей старшей сестры Ирины Михайловны. Часть боярских кругов рассматривала Вальдемара как прекрасную возможность поправить своё шаткое положение. К сожалению, под их влияние попал и отец, который после навалившихся проблем и опасностей ослабел и пал духом. Осталось лишь уговорить датского принца принять православие, и Русь окончательно могла пойти потерять свою независимость.