Индульгенция 6. Без права на ошибку - Тимур Машуков Страница 19

Ворота поместья распахнулись при нашем появлении, и гвардеец, кинув мельком взгляд внутрь машины, сразу отошел. Краем сознания я отметил, что сторожевые духи тоже все проверили и зависли над нами, будто охраняя. Каменные драконы над воротами смотрели вниз с вечным презрением. Дом. Милый дом, в котором я очень редко бываю.

Я вышел первым, вдохнув знакомый с детства и неповторимый запах поместья. Слуги, словно тени, материализовались рядом.

— Позаботьтесь о ней, — мой голос прозвучал резко в тишине двора. Я кивнул на Свету, которую осторожно выводили из машины. Она шла покорно, передвигаясь механически, как сомнамбула. — Комната в восточном крыле. Рядом с моей. Присмотр. Еда. Покой. Никаких вопросов.

— Слушаюсь, Ваше Темнейшество, — старший слуга, Игнат, склонил седую голову.

В его глазах не было ни любопытства, ни жалости — лишь привычная покорность и тень понимания тяжести ситуации. Он аккуратно взял Свету под локоть, повел к боковому крылу. Она не оглянулась.

Я же направился к главному входу. К отцу. Каждая ступенька широкой лестницы отдавалась гулко под сапогами. Величие Раздоровской твердыни давило, как и всегда. Гобелены с изображением битв предков, холодный блеск доспехов в нишах, каменные лики драконов, взирающие свысока. Здесь время текло медленнее, гуще, пропитанное кровью и тенью.

Дверь в кабинет отца была приоткрыта. Запах старинного дуба, ладана, дорогого табака и чего-то незримо острого — магии и власти. Я вошел без стука.

Григорий Васильевич Раздоров стоял у огромного окна, спиной ко мне, наблюдая, как яркие лучи солнца пытаются пробиться через зубцы высокой стены. Его фигура, прямая и негнущаяся, казалась высеченной из того же темного камня, что и стены поместья. На столе, заваленном картами и свитками, поблескивал бокал с темно-рубиновой жидкостью.

— Прибыл, — его голос был ровным, без приветствия, без вопроса. Констатация факта.

Он обернулся. Стальные глаза, которые в порыве гнева становились желтыми, точь-в-точь как мои, но на десяток зим старше и в тысячу раз холоднее, оценивающе скользнули по мне — от туфлей, натертых до блеска, до лица, на котором, я знал, все еще лежала печать Пустоши и Асгарда.

— Выглядишь… целым. Несмотря на академические встряски.

Он подошел к столу, взял бокал, отпил. Не предлагая мне. Его взгляд упал на карту, развернутую на столе — карту Империи, где огромные территории на севере были теперь заштрихованы черно-серебристым узором Раздоровых.

— Оборотневы, — произнес он, и в голосе зазвучало то самое холодное удовлетворение хищника. — История. Прах. И очень прибыльный прах.

Он ткнул пальцем в несколько ключевых точек на карте.

— Шахты «Черный Клык» — наши. Торговые пути в северные моря — наши. «Каменное Логово» — наш форпост. Их земли, их богатства, их сила, вырванная с корнем, теперь питает наш род. Война длилась сутки, Видар. Сутки! Империя в шоке. Совет Темных скрежещет зубами, но молчит. Они почуяли настоящую мощь. Мощь, которая не кричит, а действует. Которая стирает врагов с карты, не оставляя даже имени для проклятий.

Он поднял взгляд на меня.

— Твой утренний… эпизод… у ворот академии. Он был искрой. Но искрой, упавшей в нужную пороховую бочку. Ты дал нам повод. И мы использовали его по максимуму.

Он говорил о тысячах жизней, о сломанных судьбах изгнанников, о реках крови у Черного Брода — как о бухгалтерском отчете. Холодная логика власти. Я слушал, чувствуя, как Пустошь внутри, дремавшая после веселья с друзьями, шевелится, откликаясь на этот ледяной прагматизм.

— Победа — да, — ответил я, наконец подходя к столу. Мои пальцы бессознательно провели по холодному дереву. — Но цена? Месть за Оборотневых падет на нас. Не их, так их союзников. Совет Темных не простит такого усиления.

Отец усмехнулся, коротко, беззвучно.

— Цена уже заплачена. Кровью Оборотневых. Страхом остальных. А месть? — он пренебрежительно махнул рукой. — Пусть боятся. Пусть ненавидят. Сила — вот единственная валюта, которую уважают. И ты, сын, — его взгляд стал пристальным, пронзительным, — ты стал не просто сильным. Ты стал… иным. От тебя веет не только Пустотой. От тебя веет чем-то древним. Чужим. Где ты был на самом деле? Отчеты охраны… туманны.

Наступила пауза. Гул камина за спиной отца казался единственным звуком во вселенной. Я встретил его стальной взгляд. Пришло время правды. Или той ее части, что можно было открыть.

— Пустошь была лишь коридором, отец, — начал я тихо. — Коридором к дверям, которым лучше бы оставаться закрытыми. Я побывал… во Дворце Богов. Вернее, в том, что от него осталось.

Бровь Григория Васильевича едва заметно поползла вверх. «Дворец Богов» — это было уже за гранью обычных легенд.

— Асгард? — спросил он, и в его голосе впервые зазвучал не расчет, а жгучее любопытство мага, столкнувшегося с непостижимым.

— Асгард, — подтвердил я. — Но не золотой чертог из саг. Город мертвых. Развалины, омываемые ледяным ветром забвения. Трон Одина — пуст. Вальхалла — безмолвна. Лишь тени былого величия бродят по руинам. И… эхо былой мощи.

Я сделал паузу, собираясь с мыслями, как рассказать о невыразимом.

— Я нашел их. Могилы древних. Могилу Тора. Мертвый мир не такой уж и мертвый. В нем есть некое подобие жизни. Были и те, кто там властвовал после гибели богов. Волки Асгарда, потерявшие разум. Осколки воли, застрявшие в разрушенном мире. Они… существовали на грани. Безмозглые, полные лютой ненависти ко всему живому. Я… Скажем так, победил их. Уничтожил, стер с реальности. Иначе было нельзя. Потом нашел гробницу Тора — мне помогли. Был… проводник, -воспоминание кольнуло горечью. — А после я смог договориться с тем, кто там был.

Лицо отца стало каменным. Все его внимание было приковано ко мне.

— Ты что-то вынес оттуда? — его голос звенел напряжением.

Я кивнул. Самое время для финального аккорда. Я протянул руку ладонью вверх. Не к отцу. К пустому пространству перед камином. Сосредоточился. Пустошь отозвалась, но не холодом — гулом, глубоким и мощным, как удар сердца планеты. Внутри, там, где горела метка Мораны, что-то откликнулось на зов.

Воздух затрепетал. Запахло озоном и грозой в чистом поле. Пространство над ладонью сгустилось, искривилось. И появился Мьёльнир в своей первоначальной форме.

Не золотой и сияющий, как в детских сказках. Темный. Матово-серый, словно выкованный из туманной стали и вечной мерзлоты Асгарда. Грозовые руны, высеченные по бокам короткой рукояти и